Мосты! Мосты — вот что важно, сынок! А был ли младший лейтенант Канцельсон человеком храбрым, или, наоборот, робким — до этого его непостроенным мостам и дела-то никакого нет. Они и слов таких не знают — про трусость, да про храбрость…
Или вот, дружок мой, Архип Симоненко. С Кубани был. Ох, уж он немца костерил! Закурит, бывало, и давай его во все корки!
Ведь, говорит, только-только перед войной жить начали. И с тракторами дела в МТС наладились, и в колхозах техника кой-какая появляться стала. И пшеницы им Трофим Денисович вывели знатные, и картофель… И агронома-то им дельного прислали. И денежка какая-никакая появилась с колхозных рынков — знай, работай!
А тут война, вся жизнь насмарку!
В сорок третьем нас немец минами накрыл, Архипу весь живот разворотило, а мне вот спину осколками посекло. Боле и не видались, помер небось в госпитале — куда ж там, когда все кишки наружу? Вот бы я его спросил, мол, храбрый ты, Архип, али трус? Да он бы и вовсе не понял, о чем я? Пальцем бы у виска покрутил, да поинтересовался, нету ли махорочки, хоть щепоть?
Нет, врать не буду. Храбрецы на фронте бывали. У которых прям в заду свербит — дай только немцам какую каверзу учинить. Особо в разведке таких много набиралось. Ну, их и награждали знатно — и по заслугам. Кто живым возвращался… Только по сравнению со всем народом на войне — мало таких было. И уж точно не они войну на своей хребтине вытянули. А простые мужики, вроде нас с Архипом, которым век бы этой войны не видать. И подвигов никаких в жизни не надо!
Вот только нужник нужно было чистить! Иначе бы говно из очка всю жизнь заело…
Обсказал он мне тогда все это дело, и говорит под конец: "Учись, сынок. Хочешь на агронома, хочешь на инженера… Хоть хлеб растить, хоть мосты строить — все дело доброе. Это — для человека главное!
А храбрость только тому нужна, кто ничего путного не умеет. Кто свою жизнь за чужой счет строить желает, да грабежом живет. Вот, ему без храбрости никуда! Кто ж ему добровольно свой хлеб и свой дом отдаст? Только силой взять. Вот тут храбрость и потребуется. Вон их сколько, храбрецов-то к нам в сорок первом пришли. Белокурые, ети их в душу мать, бестии!"
Вот это все про родителя своего мне Семен Александрович рассказал, а потом уже и от себя добавил. Я, — говорит, — потом не раз это отцово поучение вспоминал. Ведь и в самом деле, кому и для чего храбрость нужна? Хлеборобу? Металлургу? Рыбаку? Охотнику? Не-а, тем только умение требуется. А вот, если твой аул где-то в горах, у черта на куличках. Если ничего у тебя не растет, и живешь ты только тем скотом, что у соседей или снизу, у жителей равнин угонишь, — тут без храбрости просто ноги протянешь. Поэтому, к примеру, для любого горца храбрость — самая первая вещь на свете. Лучше без рук, без ног остаться, чем трусом прослыть…
Те, кто чужим трудом живет, все делают, чтобы эту храбрость в себе воспитать. Вон, в старые времена и турниры, и дуэли устраивали, чтобы только каждый день ее, храбрость эту, потренировать. Благородное, ёптыть, сословие! Вот у них-то это главное измерение человека и есть — трус он или храбрец. Все остальные мерки не важны. Главное — это.
И потом мне: "А вот, скажи мне, Сережа, для Пушкина, для стихов его — было ли важно то, что он на дуэлях дрался, или нет? Стали его стихи от того, что он был храбрецом, лучше или хуже? Или для Лермонтова? Или, к примеру, для Эвариста Галуа, математика гениальнейшего, которого на дуэли в двадцать шесть лет застрелили? Вот для его работ по высшей алгебре было важно — трус он или храбрец?
А? Молчишь? Вот то-то и оно.
Нормальные-то люди совсем другими мерками себя и других меряют. Талантлив человек или бездарен. Трудолюбив или ленив. Инициативен или исполнителен… Много чего у нормальных людей есть, чтобы себя измерить. И нужно быть полным идиотом, чтобы применять к себе мерку, которую изобрели для себя грабители, насильники и убийцы. Это я тебе про храбрость и трусость говорю!"
— В общем, — после короткой паузы резюмировал господин Дрон, — на всю жизнь мне тогда Семен Александрович прививку сделал. От того, чтобы храбрость свою, где ни попадя, демонстрировать. Или на слабо вестись.
— Э, погоди, — запротестовал господин Гольдберг, которому показалось, что рассказчик уже завершает свое повествование, — чем у тебя это дело с одноклассником-то тогда закончилось?
— А чем оно могло закончиться? Пришел в спортзал. Сказал, что биться, как баран, за внимание самки не желаю. Так что, совет им да любовь… Роман, конечно, попробовал было меня погнобить, типа, чо, струсил? Я ему популярно объяснил, что ежели ему морду начистить — то хоть сейчас и с полным нашим удовольствием. А вот от приза категорически отказываюсь. Может владеть им безраздельно. Так и разошлись.
На первом курсе, как я слышал, они даже поженились. Пару лет пожили вместе, да и разбежались. Ну как же, две Сильные Личности, да в одной берлоге! Куда уж тут? Потом мне, как понимаешь, сильно не до того было. А в конце нулевых как-то классом собрались, мне и завершение этой истории рассказали. Роман Владимирович во времена приватизации очень даже неплохо поднялся. Подмазал, кого надо, кого надо в долю взял, и выкупил за три копейки практически достроенный гостиничный комплекс. Устроил там офисный центр — эта тема тогда сильно ходовая была. Несколько лет деньги лопатой греб. Ну, а потом наехали на него. Просто и грубо. Колено прострелили, бизнес отжали. За те же три копейки. С паяльником у ануса все бумаги на диво быстро подписываются. Деньги кончились, устроился куда-то менеджером. Да только не поработалось. Ну, как же, кто-то будет Сильной Личности указывать, что и как делать! Это же ведь он должен мир под себя нагибать… Еще в паре мест попробовал поработать, а потом куда-то исчез. Кто-то говорил — спился, кто-то — скололся… Точно никто не знает.
С минуту господа попаданцы помолчали, переваривая рассказ господина Дрона, пока до господина Гольдберга, наконец, не дошло. Он вдруг встрепенулся, смешно вытянул шею:
— Погоди, так эта твоя одноклассница…
— Ага. Натуральная графиня Маго, один в один. Не внешне, а по сути. Только вариант сильно просроченный. И с гораздо худшими потребительскими свойствами.
— В смысле…