Господи, я ли не все делал, чтобы выжила Франция в кольце врагов? Ведь даже душу продал, — эта мысль мигнула и хотела было ускользнуть, но полубезумный король усилием воли ее удержал. — Уж не знаю и кому, но ведь продал же… Римские священники говорят одно, чистые — другое, а — один черт, все равно продал. Однако, было сказано твердо, пока Жизор в моих руках, враги Франции будут гибнуть… Ну, и где? Почему же не гибнут?
Что же Ты еще-то от меня хочешь, Господи?!"
Арьегард французского войска погиб весь, кроме разве что Фулька де Гильваля, выбитого из седла палицей короля. Тот сидел сейчас на земле, бездумно покачиваясь и баюкая сломанное чудовищным ударом правое плечо. Но арьегард сделал главное. Задержав анжуйцев, погибшие рыцари дали бегущей французской армии те десять минут форы, которых оказалось достаточно, чтобы первыми успеть к мосту через Эпт, идущему к главным воротам Жизора.
Нет, французов даже и сейчас было больше, чем мчавшихся за ними по пятам анжуйцев. Вот только армией это человеческое месиво уже не было. Без командования, без порядка и организации, с сердцами, заполненными одним лишь ужасом, который поселился там, пока стояли они между летящей из леса смертью — с одной стороны, и бездонной трясиной — с другой.
Человеческая волна вкатилась на мост, заполнив его так густо, что, наверное, невозможно было бы и кинжал втиснуть между трепещущими от страха телами. Еще минута, и атакующий клин погони вопьется в эту массу, рубя и кромсая ее в кровавый фарш. Но, кажется, даже мост не выдержал накатывающегося с юга ужаса. Что-то в нем заскрипело, надломилось, лопнуло, и мостовые перекрытия обрушились в воду вместе со всеми, кто в это время на нем стоял.
— Спасайте короля! — отчаянно крикнул не успевший взойти на мост Матье де Монморанси, и, обнажив меч, обреченно повернулся лицом к молча и страшно несущейся прямо на него погоне…
Топот копыт умолк, и наконечник копья едва заметно коснулся кольчуги на груди, как раз напротив сердца.
— Что, Матье, все-таки сумел вытащить Филиппа? — Ричард широко улыбался, и по всему было видно, что он нисколько не жалеет о том, что его противник сумел укрыться от возмездия. — Ладно, ступай за мной. Объявляю тебя своим пленником. Эй, кто-нибудь, коня рыцарю! В Курселе тебя, старина, ждет не дождется кадка с горячей водой, кусок горячего мяса и глоток доброго вина! Да и платье привести в порядок не помешает…
— Ваше величество, — подъехавший Меркадье наклонился к королю, — прикажете обложить замок? Людей хоть и немного, но для перехвата курьеров хватит. А там и подкрепление из Лез-Андели подойдет.
— Нет, Кайр, мы не станем захватывать Жизор.
— Но почему, мессир? Ведь там набилось столько народу, что голодать они начнут уже через месяц. И Филипп здесь, как в мышеловке.
Король задумчиво посмотрел на капитана своих наемников.
— Знаешь, Кайр, завтра мы заберем Понтуаз, Сержи… После завтра, если потребуется — Париж, да хоть и весь Иль-да-Франс. Но никогда, слышишь, никогда более нога моя не ступит на камни Жизора. Пожалуй, я прикажу оградить его каменной стеной и оставлю Филиппу в качестве королевского домена. Кто-то ведь должен им владеть!
— Мессир..? — физиономия Меркадье выражала полное недоумение. И Ричард счел необходимым все же ответить на невысказанный вопрос. Если это, конечно, можно было счесть ответом.
— Нет, Кайр, от меня ты ничего не узнаешь. Хочешь, попробуй порасспрашивать отца Люка, он довольно часто наведывается в Шато-Гайар. Вот только не думаю, что он скажет тебе хоть слово правды. Римская Церковь неохотно расстается со своими тайнами. Да оно и правильно. Тайна Жизора — не из тех, о которых нужно знать людям. Если бы можно было снести его с лица земли и полностью истребить всю память о нем, это стало бы первым, чем я занялся после возвращения из плена…
Черно-рыжий ястреб-бородач проводил взглядом двуногих, что скрылись в построенной ими рукотворной пещере, сожалеюще свистнул в адрес тех, что достались рыбам — можно подумать, эти чешуйчатые там, под водой, голодные плавают — и начал резко снижаться. Приземлился, пару раз подпрыгнул, гася инерцию, сложил, встопорщил и еще раз сложил крылья. Запах недавно пролитой крови и свежайшей, еще не тронутой гниением плоти сводил с ума.
Пища…
Выслушав историю чуть-было-не-пленения-короля-Франции, господин Дрон очень рассчитывал, что на этом истерика его спутника, наконец, закончится, словесный понос заткнется, и можно будет некоторое время путешествовать молча. Однако не тут-то было!
Упреки в адрес неблагодарных европейцев, обличения коварных венецианцев и горький плач по греко-римской цивилизации, навсегда покинувшей мир вместе с падением Константинополя, — все это вновь полилось полноводным потоком. Тут уж господин Дрон не выдержал! И попытался тонко — ну, ему так показалось — осадить господина историка.
— Послушай, Доцент, — несколько грубовато начал он, — ты же сам рассказывал, что эта твоя Византия уже разваливалась. В смысле, прямо сейчас вот и разваливается. Так сказать, собственными силами. Ну, и чо? Подумаешь, крестоносцы маленько доломали то, что уже и само падало. Делов-то с рыбью ногу! Подтолкни падающего, и все дела! Ведь не жилец была — он ж совершенно понятно. И чего так убиваться?
В ответ господин Дрон ожидал обычной и слегка надоевшей уже ярости, саркастических выпадов по поводу его невежества, бескультурья и так далее. Тогда бы он тоже слегка надавил на горло, может быть даже чуток встряхнул хлипкого интеллигента, и истерика сама собой бы сошла на нет.
Но все получилось иначе.