Мы представились, познакомились, и как-то так получилось, что сказали «чумикам», как их нарекли в Магистральном. Но «чумики» не обиделись, рассмеялись и даже выразили свое удовлетворение по поводу точности такого названия, в какой-то мере выражающего суть их профессии: они представляли на трассе Иркутский НИИ эпидемиологии и микробиологии. Маленькая экспедиция из пяти человек… Лаборант Оля представила весь личный состав: Олег Захарович Горин, эпидемиолог, начальник; Владимир Иванович Еропов, паразитолог; Анатолий Андреевич Ремарчук — из лаборатории ПОИ и Лариса Федоровна Герасимова — из лаборатории ЭКИ.
Видя наше недоумение, Олег Захарович Горин, рассмеявшись, раскрыл нам эти аббревиатуры — ПОИ и ЭКИ, а заодно цели и задачи маленькой экспедиции.
ПОИ — природно-очаговые инфекции, лаборатория по выявлению и изучению источников возможного заражения. ЭКИ — эпидемиология кишечных инфекций и соответственно лаборатория в маленькой экспедиции из пяти человек… И мы должны признаться, что и тогда, у костра, и сейчас, за своим рабочим столом, испытали одни чувства, одно волнение: неизмерима задача, которую решают эти пятеро, этот маленький форпост науки на грандиозной стройке, и невозможно не поклониться этим людям от имени всех тех, кого оберегают они от возможных, но роковых болезней! В глухие заповедные места Сибири пришла Магистраль. Это не только бетон и железо. Пришли люди, много людей издалека, из совершенно иных био- и географических зон. Дремала и дремала себе эта глухомань. Сложилось определенное равновесие, определенная гармония — если позволено так сказать — между агрессивными, инфекционными началами в природе и защитными, иммунными. Но пришел человек, нарушил вековое равновесие. Подставил себя под удар здешних агрессивных сил, не располагая, однако, здешним иммунитетом. Это серьезное дело — магистраль через «белые пятна» географии. ПОИ — это клещи и комары, грызуны и птицы. ПОИ — это энцефалит, туляремия, лептоспироз, лихорадка Ку… Стройка не табор, строитель обживает землю, на которой он первожитель. Бурят скважины, укладывают водопроводы, пускают в ход насосы. Но все это не сразу, первая вода — из реки, вода неведомая, населенная микроорганизмами. А плоды и ягоды, грибы и растения, тоже «населенные»! ЭКИ — это микроскопический, но чрезвычайно агрессивный мир, содержащий в потенции «взрыв» инфекционных болезней.
— В общем задача нашей экспедиции, — подытожил улыбкой свой рассказ Олег Захарович Горин, — дать эпидемиологическую характеристику местности, по которой пройдет трасса, и прилегающих к ней районов. Вот мы и поселились на отшибе, от всех людей подальше, с нечистым своим делом… Мы, можно сказать, охотники. Ставим «плошки» на грызунов, силки на птичек, имеем право на отлов и отстрел белок, зайцев, бурундуков, на крупных, вроде медведя, не успели оформить разрешение в Москве. Ловим комариков… вот этими вот сачками… Снимаем клеща флагами вот этими, волочим их по кустам, по траве… Вот такое у нас занятие. Добываем животных — вдруг попадутся зараженные…
Рано утром, когда еще не проснулись даже поднимающиеся ни свет ни заря магистральцы, эти охотники за микробами наскоро чаевничают, надевают высокие сапоги, застегивают попадежнее штормовки-энцефалитки, берут сачки и флаги и расходятся. Один идет в глубь болот, в гиблые, надо сказать, места, другой — в лес, третий забирается на сопку… Осматривают мышеловки, целятся в подозрительно слабенькую белочку (не больна ли?), считают птиц и записывают в половой дневник: «Рябчик — 1, скворец — 3, дятел— слышали стук…» Машут сачками, волочат флаги… Это работа — и работа трудная. Как любая другая полезная работа, имеющая свои единицы измерения, «флаго-час» например. Флаг — это орудие отлова клещей и… их учета. Сколько клещей вцепится в полотнище, волочимое по кустам и травам, за один час — таково и будет абсолютное значение этой единицы опасности. А относительное ее значение и не передать. Специалист скажет в результате измерений, очаг ли тут «природной» инфекции или «норма» как по числу, так и по видам клещей (это тоже нужно знать, мало одних лишь количественных оценок). Вот что за единица «флаго-час»… Стоит, видимо, сказать и о другой единице, раз уж к слову пришлось, да и относится она к истинному хозяину тайги, перед которым и медведь пасует, — к комару. Как же считают полчища комаров? Какие тут единицы? Взмахи. Столько-то видов комаров на 100 взмахов сачка… Если у кого-нибудь это вызовет улыбку, можно порекомендовать тому вооружиться сачком (маленьким детским) и выяснить, легкая эта работа или нет. Ну а если кто усомнится в серьезности ее, тому мы можем признаться откровенно, что вышли из тайги сплошь в волдырях от укусов. Нет, не отдали себя на съедение, мы защищались, конечно, пробовали и жидкость, и мази, и все, что есть от комаров. От комаров вообще. И кое-какие их виды нас действительно не трогали, но хватало других, которым все эти натирания служили скорее приманкой. Не изучены эти виды, как мы поняли из бесед у палатки с красным крестом. Но в тайге сейчас не только привыкшие ко всему охотники, которым комар не страшен. В тайге сегодня сотни, тысячи людей, не на шутку страдающих от комариных укусов. Так что все, чем занимаются иркутские ученые, — дело в высшей степени серьезное и неотложное.
Какие же операции они проделывают с комарами? Ловят, пересчитывают. Только что плененных, в сачке. Затем усыпляют эфиром, аккуратно извлекают из сачка, укладывают на матрасики. Да-да, это термин «матрасики» — тоненькие кусочки ваты, Матрасики столь же аккуратно перекладывают тоненькими, кусочками бумаги; бумага — хороший амортизатор. Затем матрасики укладывают один на другой в пробирку и пробирку затыкают пробкой. Все осторожно, все внимательно. Не приведи господи обломается одна-единственная щетинка на комариной лапке — и дело пропало. Это брак. Потеряна хоть одна щетинка — и вид часто уже невозможно определить. Такие уж церемонии с комарами, ничего не поделаешь…
— Если не секрет, — робко поинтересовались мы, — есть ли какие-нибудь, хоть самые общие, черновые прогнозы насчет трассы и прилегающих к ней районов?
— Ну что мы вам скажем? — хитро улыбнулся Олег Захарович. — Нам, эпидемиологам, паразитологам, этот район не интересен. Мы в проигрыше, наше профессиональное любопытство не удовлетворено. Но это, наверное, и хорошо! Конечно, по одному району трудно судить. Магистраль прорежет огромную территорию, большей частью совершенно глухие районы. Теоретически вдоль всей трассы с ПОИ будет спокойно. Но наш долг — подкрепить теорию (раз) и вооружить людей против ЭКИ (два). Охота наша, сачки, флаги — это полдела. Другая сторона задачи — просветительская, лекции, с которыми мы выступаем перед строителями, вооружаем их элементарными знаниями, навыками, которые должны быть известны каждому как приемы первой помощи… Теоретически мы представляем себе общую картину, — продолжал Олег Захарович. — Есть клещи? Есть. Энцефалитные, «с вирусом»? Попадаются и «с вирусом». Существует вероятность заболеваний? Да. Большая? Очень маленькая. На нашей стороне здесь сама география: суровая зима, короткое лето, ландшафт. Жизненный цикл членистоногих, клещей ограничен, «деформирован». У здешних клещиков затянувшееся детство. А если учесть, что опасны, собственно, самки, да и то в период приумножения своего кровососного рода, то отсюда понятно, что вероятность заражения резко падает. До нуля? Нет. Чтобы она упала до нуля, необходима санитарно-просветительская работа среди строителей, уроженцев других биогеозон. Местные, между прочим, все, что нужно, знают. Передают от отца к сыну…
— В общем наговорили мы гостям, Олег Захарович, — смущенно тронув очки, сказал Еропов. — Лишили их прекрасного неведения, самого стойкого иммунитета… Клещевой энцефалит, вирус энцефалита, нашли, между прочим, в Арктике, на побережье Северного Ледовитого океана, в пустынях Монголии, в Тургайской степи. Но не всякого вируса можно бояться. В самом безопасном, обжитом районе — в вашей квартире, например, — может обитать вирус, но, чтобы заболеть, нужен активный переносчик, транспорт, в роли которого и выступают всякие летающие и ползающие… Но это не значит, что нужно убивать первого попавшегося комара. Не всякий комар — враг. Опасность там, где есть или вдруг обнаружены ПОИ и ЭКИ. Вы ведь знаете, что это такое?..
Есть мгновения исторические, когда все чувства, помыслы устремляются к одному. «Победа!» Сегодня, сейчас, на наших глазах бумажная, ватманская колея становится рельсами в тайге. Рабочими рельсами, шагнувшими прямо «во глубину сибирских руд». «Вы слышали о месторождении меди в Удокане? — спросил нас главный инженер проекта Магистрали М. Л. Рекс. — Впечатляющее месторождение! Но без БАМа оно как бы и не открыто. Оно есть, и нет его для людей. Подойдет к нему Магистраль — и будет у страны отменная сибирская медь».
— Не знаю, Федор Мефодьевич, — сказал шофер. — Непросто будет пройти. Лед-то какой! Влево подашь — скала. Вправо — скала. Нет пути. Смерть. Не знаю…
— Непросто, — согласился Морозов. — Конечно, непросто, кто же спорит!
Он рассеянно смотрел на подходивших к головной группе водителей, прикидывая, что же предпринять?
Семьсот верст позади. И так же: «Влево подашь — скала, вправо— скала». И мари, и наледи, и собачий холод, и семьсот раз за семьсот верст: «Ну все, пути нет». Но — утро вечера мудренее — находился какой-нибудь пролаз, ползли, карабкались, рвались вперед, чтобы раз и навсегда пробить зимник к Наминге и не зависеть больше от «воздуха». Раз и навсегда доказать, что путь самолетами из Читы в Чару и нартами из Чары в Намингу сегодня уже не годится. На первых порах, когда только нащупывали, узнавали Удокан, — да. Но сегодня Наминга ясна: это медь. И медь большая. Наминге нужна связь с базой. Прочная, рабочая связь. Зимник. Пуд соли пришлось съесть, чтобы это доказать. И еще пуд, чтобы подготовить выброску, выйти, пройти эти семьсот верст. И… не солоно хлебавши — после стольких-то трудов! — остановиться почти у цели, у ответа на все вопросы, на все сомнения — свои и чужие…
Морозов поежился. Обвел глазами людей, машины, скалы, пролом в горизонте. Там, за хребтом, были Чара, Наминга. Один переход — и пришли. Да, участочек этот действительно очень опасен. Очень…
— Мне нужно человек десять, — сказал он тихо и внятно. — Попробуем пройти. Остальные будут ждать здесь. Дойдем — дадим знать. Пойдете след в след.
Слова его взволновали всех. И то, как он их произнес, будто оправдываясь, что вынужден звать на рискованное дело (пошел бы один, да нельзя, не положено), и то, что произнес их он, Морозов, о котором только и можно сказать одно: «Человек». Начальник Читинского геологического управления, сидел бы и сидел в своей «конторе», а он ходит, мотается по экспедициям, «пробивает» этот Удокан, воюет за зимник к месторождению, которое и не он открыл, и не известно, когда эту медь будут здесь добывать…
— Да что, Федор Мефодьевич, выбирай сам, кого возьмешь с собой. Мы все…
— Федор Мефодьевич! — пробился вперед парень. — Да тише, вы, дайте слово сказать… Федор Мефодьевич! Есть пролаз!
— Что? — вздрогнул Морозов. — Где? Ездил? Знаешь его?
— Сам не ездил, не буду врать. Но есть, точно. Слышал. В обход надо. Километров в пятьдесят крюк. Пройти можно.
— Ну и пройдем! — довольно сказал Морозов. — Десять человек беру. Остальные потом след в след. В поселке отогреемся, отоспимся. В Наминге!..