— Вот так пройдет БАМ, — сказал он. — Что это за районы? Горно-таежные. Северные. Да, от Читы до Чары около шестисот километров, но Чара — север. Даже в специальной литературе уже утвердилось понятие «Ближний Север». И точнее было бы вообще говорить во множественном числе — севера. Академик Шмидт, между прочим, так и поступал и насчитывал до ста северов. И вот здесь мы уже подходим вплотную к проблеме. Вам случалось быть в Чаре, в Чарской котловине?
…Под крылом тянулись, громоздились, теснились, рушились горы. Солнце, свет — и темные, мрачные камни. Зияющие «дыры» ущелий. Белые «языки» снежных лавин. Осыпи. Камнепады. Все дышало, все двигалось, все цепенело и вновь приходило в движение… Олекмо-Витимская горная страна. Грозные, «растущие» горы — живая тектоника. «Не приведи господи здесь… прилуниться…»— хмуро сказал пилот нашей «Аннушки», и все замолчали.
Прошло часа два, и вдруг пилот улыбнулся. Ласково, нежно.
— Чара…
Внизу двумя острыми гребнями тянулись мощные хребты. Но между ними покоилось прозрачное, невесомое озеро воздуха, света. Пронизанное солнцем. Сверкая в лучах солнца, крутила внизу петли река Чара. Поразительной красоты поблескивали внизу озера и озерки — маленькие Байкалы!.. То расходились, уступая болотам, то собирались, образуя непролазную тайгу, лиственницы, сосны, кедры. Впрочем, почему «тайгу»? Здесь росли березки, ивы, ольха — русский лес, «пятнышко» Подмосковья, Мещеры, Владимирщины… Впрочем, почему «русский лес»? Там, внизу… лежала пустыня, барханы, самая что ни на есть песчаная зыбь Каракумов! Но вопреки логике, здравому смыслу, зрению вопреки на песке, на барханах стоял олень. Северный олень.
— Вот именно, — сказал Михайлов, — в самую точку. Чара — это действительно чудо. Но попробуем взглянуть на это чудо с другой стороны. Два хребта — Кодар с севера и Удокан с юга — обрамляют глубокую впадину, голубой осью которой, можно сказать, является Чара. Кодар в переводе с эвенкийского— «Зуб собаки». Не знаю, что означает Удокан, но не удивлюсь, если «Зуб волка». Что и говорить, горы серьезные. По характеру своему самые настоящие альпийские горы. Щиты, ледники… Курумы — каменные реки, медленно, но верно сползающие по склонам в ущелья. Словом, степень устойчивости природных систем здесь низка. И опасна. Все держится, пока держится. Что держит? Деревья, кустарники. Флора — хранитель склонов… Но и днище котловины сложно и непрочно. Вся низина заболочена. Чара дренирует, течет меандрами. Узкой полоской вдоль берега — лес. Хранитель русла…
Голос Михайлова стал глуховат, пальцы с силой сдавили карандаш.
— Стоит тронуть этот лес — и река пойдет приступом на берег. Усилятся паводки. Чара будет захватывать террасы. А склоны хрупки. Хрупки, понимаете?! Хотя это и горы. Леса лесами, а полоска вдоль русла — от нескольких метров до нескольких десятков метров. Тронь — и все рассыпалось, одно потянуло другое…
Я потому так акцентирую сей «черный час», — усмехнулся Михайлов, — что в эти места, непосредственно к Чаре, пришла дорога. Более того, Магистраль. Дело даже не в производственных нуждах: просто поставить палатку — и то нужен пяток жердин. Случайно оставленный окурок — мелочь! — обернется трагедией!.. Стоит только свести лес — и будет либо болото, либо пустыня. Вроде той, что вы видели. Это урочище Пески. Антропогенного, между прочим, происхождения песочек. Семьдесят градусов жары, а в родниках бьют подрусловые воды Чары, тридцатиметровые барханы — и северный олень.
— Ну и что же делать? — спросили мы с попятной растерянностью. — В чем же выход? Не в «отказе» же от Магистрали и не в отречении от природы, от мира, с которым мы связаны и кровно и сердцем?
— Ни в коем случае! — энергично запротестовал Михайлов. — Есть великий инструмент — знание, и инструментом этим нужно пользоваться. Разумеется, холодное, «голое» знание, вне совести, ответственности — ничто.
Природа тайги, гор, конечно, изучалась и изучается, — продолжал ученый, — но изучена она пока — увы! — в мелком масштабе. С помощью спутников! А народному хозяйству, не говоря уже о науке, сегодня нужен крупный масштаб. Необходимы детальные, продолжительные исследования и соответствующие средства. Если говорить конкретно, то я имею в виду стационары, полигон-трансект в частности. Что это такое? На обширной территории (от нескольких сот до нескольких тысяч гектаров), выбранной с таким расчетом, чтобы она вполне отражала характер района в целом (например, степное — лесостепное — горно-таежное обрамление), в определенных точках устанавливаются приборы и ведутся наблюдения, длительные, комплексные и, главное, сопряженные, синхронизированные, за разными элементами ландшафта, продуктивностью растений, популяциями животных, за динамикой района в целом. По всем характеристикам. Это, конечно, было бы знание во всей его полноте. Но таких стационаров на территории Сибири и Дальнего Востока лишь 15–20, а надо было бы 100–150, если мы хотим безупречных и полных данных..
Нет, дело не в том, что в естественно-заповедные места пришла Магистраль. Пришли люди — люди разные. В одном поселке, рассказывали мне, строители по душам поговорили с одним «рыболовом»… А вот в другом месте исчезает глухарь. И вывод тут только один: организация заказников, с одной стороны, и охотничье-спортивных, туристских, рыболовных хозяйств и баз — с другой. В некоторых районах, а именно в районах интенсивного освоения природных ресурсов, то есть в первую очередь в районах, тяготеющих к трассе БАМ, необходимо создать заповедники. Да, государственные заповедники тайги… в тайге. Только так мы сохраним уникальные популяции животных, редкостный и часто невосполнимый растительный мир горно-таежных районов. Вблизи новых городов и рабочих поселков уже сейчас нужны зоны отдыха. Это будет демаркационная линия между современным городом и тайгой.
— Все, что я вам сейчас говорю, отнюдь не резонерство, — сказал Михайлов. — Это суть нашей работы, наших будней, научная подготовка освоения горно-таежных районов, ее цели и задачи. Но круг таких исследований чрезвычайно широк. Сюда входят и составление крупномасштабных карт, комплексных атласов того или иного района, и размещение новых промышленных узлов, городов, рабочих поселков, и поиск основного направления трасс железных и автомобильных дорог, линий электропередачи и трубопроводов… Это важно и нужно, и недаром полученные нами данные используются целым рядом министерств и ведомств, научными учреждениями и Госпланом СССР. Но еще важнее, что мы «извлекли корень» из истории с Байкалом. Главнейшая задача теперь — заблаговременный и максимально точный прогноз, рекомендации, как быть и что делать, чтобы не было так: правая рука созидает, а левая сводит на нет труды, — пальцы Михайлова снова с силой сжали карандаш.
Весной 1974 года на берега Киренги, в один из заповедных районов Сибири, пришла Дорога. Это неважно, что насыпь, рельсы, поезда, станции еще впереди. Пришли строители, — значит, пришла Дорога. А пришла Дорога — пришла жизнь. И неважно, что тут тоже все еще впереди — микрорайоны, школы, кинотеатры, аптеки. Жизнь, как и Дорога, пришла сюда своими передовыми постами…
На пути к поселку Магистральный, со стороны Киренги, в том месте, где возвышается над автодорогой-времянкой сопка, в низинке, стоят вагончики. Занавески на окнах, развешанные на веревке рубахи…. Серенькие вагончики с красной наискось полосой. В ней и заключается секрет, почему вагончики эти, типичное кочевое жилье сегодняшних строителей, стоят на отшибе, в стороне от поселка. Здесь живут взрывники. Строители как строители. Колдуют над чем-то у подножия сопки, бурят, пылят, совещаются друг с другом тесной компанией, тихие и неприметные. И вдруг над поселком разносится призыв репродуктора: «Взрыв! Всем покинуть зону! За складом — запретная зона! До взрыва десять минут ровно!» И тут вдруг оказывается, что они вовсе не такие уж тихие, эти строители, а очень даже громогласные, когда над подорванной сопкой поднимается облако пыли…
И тогда понимаешь, что это за бригада — взрывники, почему они держатся подальше со своими инструментами и материалами, такие неприметные и сторонние в часы обычные и власть и закон в час взрыва.
Мы были гостями взрывников, сидели на нежной, зелененькой травке у вагончиков с красной полосой, и Михаил Григорьевич Мневец, бригадир, рассказывал нам о своих товарищах, о взрывах, о. тонкостях своей профессии. Мы записывали, ставя на полях для себя всякие побочные пометы. Приведем их вкратце, надеясь, что читатель дополнит, дорисует их, несложные эти соображения. Вот был — пометили мы — изобретен порох, открыт таящийся в нем взрыв. И с тех пор до наших дней взрыв был «духом разрушающим», сводящим на нет человеческий труд, не одним днем приобретенные материальные и духовные ценности. И вот наука «запрягла» его в работу, превратила в «дух созидающий». Но взрыв — это общее понятие, простирающееся от пороха до вступивших в роковое деление атомных ядер. За беседой у вагончиков с красной полосой нам как-то особенно полно открылось, что «перековались в строителей» лишь самые простые формы, виды, обличья взрыва. Пусть делятся ядра. Пусть физики расщепляют вещество. Только бы за всем этим стоял Человек с большой буквы, только бы протянулась нить от самых высоких исследований к земной нашей, беззащитной перед взрывами, жизни.
Отбой в Магистральном в 23.00, но магистральцы не спешили укладываться спать. Темнело часов в девять, и с темнотой за палатками, на берегу Окакухты, загорались вечерние костерки. В палатках было электричество, бригады обзавелись печками, но у печки не посидишь за беседой, при электричестве не пооткровенничаешь. А первостроитель не просто строитель, тут у него на новом месте и работа, и дом, и семья, и друг на всю жизнь. И нужно войти в этот мир, познакомиться, людей послушать, о себе рассказать… Вот и искрят, потрескивают доверительно костерки, тренькает гитара, чернеет силуэт чайника на треноге, силуэты людей, резкие у огня и неясные, приглушенные на границе кострового света и темной сибирской ночи.
Таков был Магистральный вечерний, полуночный — геометрически строгий ряд палаток, костры, необъятность тьмы, обступающей палаточный строй и цепочку огней, да два одиноких огонька в окрестности Магистрального, по ту и другую сторону палаточного городища…
Прибыв в Магистральный, мы, естественно, пустились в расспросы: что? кто? где? чьи это два одиноких костерка светят на отшибе в час поздний? И нам пояснили, что этот вот костерок — взрывники, а тот — чумики. «Кто?»— переспросили мы, и нам повторили со смешком, прикрывающим уважение и определенную неосведомленность: «Чумики».
И мы отправились околицей поселка, мимо магистральской походной электростанции, мимо новенькой вертолетной площадки, за черту всех служб, к черте болот и рощиц, к поросшему кустарником берегу Окакухты… Горел костер. Чернел силуэтом чайник. Маячил в темноте острый верх палатки. Палатка как палатка, на крыше, правда, белый флаг с красным крестом. А на ближних кустах у входа развешаны полотнища больших флагов с коротким древком. И как снасти у какого-нибудь рыбачьего шалаша, у входа в палатку стояли довольно странные здесь, в Магистральном, большие сачки. Вроде тех, с которыми дети гоняются за бабочками… Владельцами сачков и были «чумики».