Это произошло в северной части Атлантического океана. При переходе из одного района промысла в другой наш рыболовный траулер попал в жестокий шторм. Трудно рассказать, что такое настоящий шторм, длящийся неделю подряд, неделю не дающий людям передохнуть. Такое надо пережить, чтобы запомнить навсегда.
Неделю мы не ели горячей пищи, потому что взбесившийся океан вышвыривал кастрюли из гнезд электрической печи на камбузе; неделю не могли спать, потому что рисковали каждую минуту грохнуться с койки на палубу каюты; неделю с тревогой прислушивались к вою ветра, грохоту и плеску волн и думали об одном: только не вышел бы из строя двигатель. Сейчас нас спасало лишь то, что мы держались «носом на волну» — так легче устоять. Да, только бы выдержала машина! Остановись она, и судно тотчас перестанет слушаться руля. Тогда — катастрофа. Траулер развернется бортом к волне, и тысячетонные водяные холмы рухнут на палубу судна, снесут с него, как мусор, шлюпки, спасательные плотики, разломают надстройки, сорвут трубу. Вода потоком хлынет в машинное отделение — и…
Двигатель выдержал. На восьмые сутки ветер, израсходовав силы, — начал стихать: он уже не выл, а лишь тоскливо поскуливал в вантах. Наверно, досадовал, что не смог с нами ничего поделать. Волны пошли на убыль, становились все более пологими и уже не швыряли траулер, не валили его с борта на борт, а просто плавно раскачивали. Да вот и черные, лохматые тучи разорвались вдруг в разных местах, как старая прогнившая ткань, и сквозь эти прорехи хлынули к поверхности океана теплые лучи солнца. Осунувшиеся, заросшие щетиной, мы выбрались на палубу из душных, тесных помещений и с жадностью вдохнули свежий, чуть солоноватый воздух. Радостно было на душе, наверно, у каждого из нас: мы не поддались шторму, выстояли!
Но этот рассказ не о шторме.
В ходовой рубке было тихо, лишь мерно, уютно жужжал мотор гирокомпаса, да в штурманской, куда была открыта дверь, слышалось шуршание карт. Это капитан перебирал их, откладывая те, которые нам понадобятся в новом районе лова.
— Капитан! Вижу в воде обломки, — сказал вдруг вахтенный штурман, напряженно вглядываясь через бинокль в небольшие волны. — Уж не погиб ли кто?
— О чем болтаешь? — сердито сказал капитан, подходя к нему и беря в руки второй бинокль. — Погиб. Скажешь тоже.
И все же… Штурман протянул мне бинокль, я вышел на крыло мостика и, подкрутив окуляры, стал глядеть в указанном направлении. Волны… несколько чаек летят над самой водой… стайка летучих рыб выскользнула из океана, и одна из птиц бросилась за ними. Да, вижу: обломки! Плавали там расщепленные доски бортовой обшивки, пустые бочки, ящики, обломок мачты и спасательный круг.
— Леднев! Берите боцмана, двоих матросов, механика и — в шлюпку! — сказал мне капитан. — Осмотреть все внимательно!
— Глядите: крысы! — крикнул штурман. — Да вон же, вон!
Теперь и мы все, кто был в ходовой рубке, увидели. На одном из обломков (пожалуй, это была крыша от ходовой рубки) теснились, сбившись в ощетинившуюся, дрожащую кучу, крысы. Неприятное зрелище!
И вдруг… что такое, не показалось ли?.. Да нет же! Послышался негромкий собачий лай. Мы все с удивлением стали разглядывать древесный мусор, колышущийся в волнах, и вскоре увидели, что на самом большом обломке сидит мокрая собачонка с медным кольцом на шее.
— Шлюпку на воду, — сказал капитан. — Быстро!
Заурчала лебедка, заскрипели тали, и шлюпка скользнула вниз, к воде. В ней уже сидел моторист, и тут же зарокотал двигатель, а мы, я, боцман и матросы, по шторм-трапу быстро спустились в шлюпку. Держись, собаченция, мы уже идем на помощь! На самом малом ходу шлюпка двинулась к собаке. А она уже видела нас и лаяла хриплым, сорванным голосом, маленький комочек сырой, дрожащей шерсти. Ну вот, еще пяток метров, еще… Нос шлюпки ткнулся в сырое дерево, боцман перегнулся через борт и взял собаку. Очутившись в шлюпке, она, шатаясь от истощения, пыталась броситься к нам, чтобы лизнуть руку или лицо, а мы гладили ее и утешали. Неужели собака — это единственное живое существо с погибшего судна?
— Возвращаемся, — сказал боцман, отталкиваясь багром от обломка, — больше тут никого нет.
— Скажи, как тебя звать? — бормотал Саша, самый молодой наш матрос, засовывая собачонку себе под свитер. — Ну не дрожи так. Теперь тебе будет хорошо.
Мы до самой ночи кружили по океану и пускали ракеты. Однако не нашли никого. Возможно, люди ушли от обломков на спасательной шлюпке. Не хотелось думать, что люди погибли: их, по-видимому, спасли. Может, какое-то другое судно оказалось поблизости от места катастрофы и пришло на помощь морякам. Так хочется верить в это.
А на медном кольце, надетом на шею собачки, было выбито по-английски: «Бим. Клиппер «Снек». Когда мы отходили от обломков «Спека», морской пес Бим, словно прощаясь со своим клиппером и теми людьми, которых, наверно, очень любил, вдруг завыл. Он скулил до заката солнца, и было тяжело слышать этот печальный собачий голос, разносящийся над океаном. Мы не трогали Бима: ему надо было излить свое горе. Но вот солнце зашло, несколько минут Бим смотрел в ту сторону, где огненный шар нырнул в океан, а потом, вздохнув, лег на палубу и тотчас уснул. Видимо, он несколько ночей кряду не спал. Саша отнес спящего Бима в каюту и положил на кусок войлока в черепаший панцирь — наш океанский трофей. Сев рядом, он глядел на Бима, будто пытался угадать, что же все-таки произошло в океане? Однако никто из нас никогда не узнает этого: моряки со «Снека», если и спаслись, не расскажут нам о трагедии. А океан крепко хранит свои тайны.
На другое утро мы были уже далеко от тех мест, где нас «прихватил» шторм и где волны и ветер так жестоко расправились с суденышком по имени «Снек».
Светило солнце, небо было синим-синим и вода тоже: ведь вода отражает цвет неба. И когда небо чистое, солнечно, океан становится таким синим-пресиним, что если поглядеть вдаль, то кажется, будто небо сливается с водой. И представляется: вот мы добежим до горизонта, незаметно скользнем на небо и помчим-помчим по нему! Только вниз мачтами.
Так вот, было солнечно, тепло и тихо. Мы занимались обычными судовыми делами: готовили трал, сушили брезенты и свои собственные вещи, отсыревшие во время шторма. Мы радовались, что наконец-то ушли с этой банки, где долго тралили рыбу и где нас вечно преследовали вязкие, непроницаемые для глаза туманы, ливни и пронизывающие ветры. Теперь мы шли на юг, ближе к тропикам. Уж там-то мы погреем свои кости в лучах горячего солнца!
А по мокрой палубе бегал Бим. Мне казалось, что в его глазах еще таится испуг и грусть, и, наверно, так оно и было, но Бим не хотел расстраивать нас своим удрученным видом. Мужественно перенеся трагедию, он больше не скулил и не выл, как вчера, а деловито знакомился с траулером. Он все осматривал, шумно обнюхивал и, как бы показывая, что ему тут нравится, весело помахивал хвостом и взлаивал звонким голосом.