— Ну почему с кафром? Он матабеле.
— Не понял.
— Чего уж тут непонятного? Насколько я знаю кафрами и у вас, англичан, и у буров принято называть народ коса. А мой спутник — матабеле. Весьма уважаемый среди своих соплеменников человек, между прочим.
Эзра пожал плечами.
— Признаться, вы меня удивили. Я-то думал: все черные — кафры.
— А вот и не все, — улыбнулся француз. — Вы первый раз в Южной Африке?
— Да.
— И с аборигенами не общались, не так ли?
— Ну…
— Созерцание грузчиков в порту или носильщиков на улицах не в счет.
— Не общался.
— Значит, по вашему, все африканцы — черные, тупые дикари?
— Нет, но…
— Вы играете в шахматы?
— Да…
— Хотите сыграть партию-другую с Нгоной?
— Я, вообще-то, звезд с неба не хватаю. Нгона это ваш…
— Да, это мой товарищ по каюте. Старейшина одного из родов матабеле. Весьма уважаемый человек с цепким практическим складом ума. Так хотите?
Харрисон удивился про себя, а вслух вздохнул и согласился.
Сидя в уютной, освещенной мягким светом керосиновой лампы комнате за черно-белой шахматной доской, Эзра не мог прийти в себя от ощущения нереальности происходящего. Одетый в просторные холщовые штаны и долгополую рубаху африканец глубоко задумался над очередным ходом, машинально теребя совершенно седое колечко жестких волос на виске.
Представив торгового агента негритянскому старейшине, Пастер немедленно взял с тумбочки пухлый книжный том, уселся в кресло и с головой погрузился в чтение.
Первую партию, в которой традиционно белый начал играть белыми, а черный — черными, Харрисон проиграл на четвертом ходу, пропустив ход ферзя на «эф два».