Но тотчас белизна бумаги вызывает у меня забвение того, что я собираюсь высказать, лёгкое помрачение, в котором расплывается точность моих воспоминаний.
Благодаря напряжённому и без конца восстанавливаемому вниманию, несмотря на возрастающую усталость позади глаз, я пишу, пишу всё. Я прихожу в возбуждение. Полагаю, что излагаю всё точно как было на самом деле. Затем я перечитываю, — и это всего лишь слова, распростёртые передо мной.
Чрезвычайное стеснение в груди, трагическое простодушие, напряжённая и душераздирающая гармония — где всё это? Моя писанина не является живой. Это решётка из слов о том, как всё было, вот фразы, чёрные и равномерные, через весь лист бумаги, подобные звеньям цепи.
Как сделать так, чтобы из этих мёртвых знаков возникла истина?
Я попытался обойти эту трудность. Искал подробности типичные, выразительные… Вспоминая впечатление, произведённое ею на меня, когда я её с самого начала увидел в свете окна, я хотел этого добиться: «На ней было нечто в голубых, зелёных, жёлтых тонах.» Такого никогда не было; эта детская пачкотня не есть истина, я её уничтожаю… Очень важно описать её тело. Я со всей тщательностью погружаюсь в это, делаю сравнения с античной статуей. Перечитав написанное мною, я в гневе одним росчерком уничтожаю эту мазню.
Я пытаюсь употреблять резкие выражения, более энергичные, как мне кажется, и постепенно дохожу до того, что выдумываю подробности для достижения остроты восприятия: «Она принимала похотливые позы…».
Нет! нет! Это неправда!
Всё это инертные слова, которые допускают существование величия того, что было, не соприкасаясь с ним; это бесполезные и напрасные звуки; это как лай собаки, шум ветвей при дуновении ветра.
Я раскрыл ладонь, выпустив из неё покатившуюся ручку, будучи подавленным бессилием, поражением, мрачным безумием.
Как это случилось, что невозможно рассказать об увиденном? Как это случилось, что истина проносится мимо нас, словно это не была истина, и что, несмотря на свою искренность, невозможно быть искренним? В памяти не воскрешается что-либо, когда оно названо своим именем. Слова, слова, напрасно их знают с детства, неизвестно, что же это такое.
Мой трепет, моя меланхолия, моё отчаяние утрачены. Я приговорён к забвению. Передо мной будут проходить, не глядя на меня или не видя меня. Никого не будет заботить то, что я мог бы таить в себе. Мне придётся быть на земле лишь верующим.
*
Несколько дней я пребывал, ничего не видя. Эти дни были жаркими. Вначале небо было серым и дождливым; теперь сентябрь пламенел, завершая пятницу… И вот уже целую неделю я в этом доме!
Однажды после плотного завтрака, сидя на стуле, я, в полудреме, всецело предавался ощущению сказки о феях.
… Опушка леса; в лесной чаще, на ковре тёмно-изумрудного цвета, солнечные круги; там, у края равнины, холм, а над курчавящейся листвой, жёлтой и тёмно-зелёной, виднеются часть поверхности стены и башенка, и всё это расположено в шахматном порядке, как на стенном ковре… Приближался паж, одетый как птица. Жужжание мух. Это был отдалённый шум охоты Короля. Скоро произойдёт нечто необычайно приятное.
*
Назавтра, после полудня, опять было солнечно и знойно. Я вспомнил, как было так же после полудня много лет тому назад, и мне показалось, что я живу в это исчезнувшее время, — как если бы разразившаяся жара стирала время, душила всё остальное под своим покровом.
Соседняя комната была почти тёмной… Там закрыли ставни. Через двойные шторы, сшитые из тонкой ткани, я видел окно, расчерченное поперечными блестящими линиями, наподобие решётки угольной топки.
В знойной тишине дома, в замкнутой всеохватывающей дремоте, тщетно раздавались один за другим отдельные смешки; голоса невозможно было расслышать, как вчера, как всегда.
Из этого отдалённого шума чётко выделился звук шагов. Они направлялись ко мне. Я прислушался к этому нарастающему звуку… Дверь открылась, произведя ослепляющее впечатление, будто сам поток света её распахнул, и появились две щуплые тени, как бы подточенные светом.
Казалось, что их кто-то преследует. Они заколебались на пороге, совсем маленькие, в то же время будто бы вставленные в раму, затем вошли.
Я услышал, как закрылась дверь; комната была живой. Я вглядывался в пришельцев; различал я их слабо сквозь красное и тёмно-зелёное сияние, которым наполнила мои глаза вспышка света при их входе; девочка и мальчик двенадцати или тринадцати лет.