— Два часа, два голоса!
— Удольше, увоньше!
— У вас горло не хрело?
— В Оренбурге хрело! — с силой кивнул Родос. — Уросень!
Официантка нависла с тремя нефильтрованными цилиндрами.
— Во, мрасс… — Мейерхольд схватил, пролил, зацепил губой за край, отпил шумно.
— Не, давай, за Полю! За Молю! За Болю! — розовая рука Родоса приблизилась с желтым цилиндром.
— Харайте!
— Чтоб у тебя все смежилось!
— Ой, хорошо бы, норята! — она отхлебнула, вытерла губы пальцами. — Слушайте, а другие реконструкторы, убофрукторы, гогорукторы — там же много их слыло, ну, типа, в том же ухе, что и вы, ну, сталинские, робалинские, маралинские, хоралинские, брутые, где, где, как брак, как мрак, как… Ну… Барак?
— Две зоманды. У одних там Берия бьет Уборевича, Хоревича по жопе, гропе, европе и золучит: «Говори, как ты продал Дальний Восток, росток!» А тот орет, живет: «Сталин, видишь, как меня вазают?» А другая — с Вавиловым, с Навиловым.
— Но они, Поля, не из Оренбурга, не из Бабобурга! — серьезно погрозил пальцем Родос и пьяно подмигнул.
— Блин, хребзя, а когда мы по смащику себя пожротрим?! — Мейерхольд кулаком по столу хватил, с кудряшек капли веером полетели.
— Вечером вас наважут.
— У нас гостиница до фратра. А мы там даже еще не были, не мыли! Это… как… этот… ну…
— Проспект Хроватского! — Родос подсказал.
— Там в номере ящик точно должен флать! Пешком отсюда малеко?
— Малеко, ребята. Ехать мадо. В Москве все пешком малеко.
— Малеко?
— Малеко, валеко!
— Поль, поехали к нам, к сцам!
— А утробно?