— Люди меняются, Тиль.
— Люди, может быть, но…
— Да, да, Тиль, я знаю и вижу, что ты тоже знаешь. Ты — хоббит?
— И что?
— И ничего. Есть хочешь? У меня есть сыр и хлеб. Воды, вот только…
— Ничего, обойдёмся, — тиль осторожно подошёл и присел рядом со мной на такой же чурбак. Я достал сыр и хлеб из обители. В инвентаре еда не успела зачерстветь. Поломав горбушку, я протянул куски половинчику, которые тот, схватив. Начал жадно кусать и торопливо пережёвывать, поглядывая на меня из-под белёсых ресниц. Я посмотрел на его исцарапанные и иссечённые ступни со следами старых плохо заживших порезов.
— Тяжело босиком? — спросил я, указав на его голые ноги.
— Обхожусь, спасибо за сыр, давно такого вкусного не ел.
— А говорят, хоббиты всё время так ходят, что это их национальная особенность.
— Ты где, дядя, такой дури набрался? По метёным улицам или по береговому песку, ещё куда ни шло. Но, например, по базару, врагу не пожелаю, иной раз такой дряни накидают или рыбью кость, к примеру, — мальчишка обиженно вытер нос и насупился.
— Ну-ну, не обижайся, Тиль, просто я, признаюсь, не местный, но людей вижу хорошо. Можно ещё вопрос?
— Валяйте, мастер, — паренёк вновь был в хорошем расположении духа, настроение менялось, как осенний ветер.
— Вот, не пойму, Тиль. Ты же вор? Укради себе сапоги и ходи нормально.
Опять что-то не то сказал. Половинчик сидел темнее тучи. Неловко вышло. Парень мне понравился с первого взгляда. Простотой своей, непосредственностью может. Бывает так, нравится человек, толком объяснить не можешь. Моё смущение прервал сиплый голос гоблина:
— Мастер Холиен, Тиль не из таких, он ворует только еду, да и то, когда долго нет работы и голодает. Ты же догадываешься, Эскул, что Древним не так просто жить в городе хуманов.
— А он что, тоже?.. — изумлённая инициатива половинчика была прервана звонким подзатыльником, прилетевшим от гоблина.
— Меньше будешь знать, крепче будешь спать, Тильман! Он наш, а подзатыльник ты получил за «старого пердуна», мне хоть и два века, но на слух не жалуюсь. Вот, я вам отвара из шишек медуницы принёс, не дело это, в сухомятку завтракать, — гоблин поставил перед нами глиняный широкогорлый кувшин, исходящий паром, к которому тут же присосался половинчик, обжигаясь и прихлёбывая.
Вдруг, над городом раздался протяжный вой труб, откликнувшийся с другой стороны утробным голосом сигнального рога стражи Варрагона. Воздух посвежел, небо над шпилями подёрнулось серыми клубами свинцовых туч.
Привстав от неожиданности, я увидел, как над одной из высоких башен, предназначение которых я так и не успел выяснить, герцогские вымпелы сменяются огромными ярко-оранжевыми полотнищами с изображением чёрных распахнутых крыльев в центре. Делали это те самые стражи с помощью пик с крючьями.
Город встрепенулся, затрещал стуком открывающихся ставней и лязгом чугунных запоров. Где-то раздался топот множества ног, упал и разбился горшок на соседней улице. Усиливающийся ветер гнал мусор по пустым рыночным рядам.
— Эскул, Тильман, быстро ко мне в землянку! — я впервые видел Гуггенхайма таким испуганным.
— Что это, мастер? — попытался я расспросить семенящего впереди гоблина.