Накануне их небольшой ударный отряд — командовал им начоперотдела — отчаянными атаками пробил в нескольких местах кольцо. Через узкое горлышко можно было уйти к своим, но немцы не хотели упускать такую сладкую добычу, как штаб фронта и штаб 5-й армии, поднажали, раздавили заслоны на флангах, и боковины прохода сомкнулись.
Горстка очень храбрых и стойких солдат — большинство из них были политработники и командиры, — конечно, ничего не могла сделать против танковых дивизий.
А днем раньше по рации было принято последнее донесение из 37-й армии. Радист из Киева передавал: «… Противник занял Подол и район вокзала, его танки через Крещатик поднимаются на Печерск. Арсенал еще держится, возле капе идет бой, я ранен, позаботьтесь о наших семьях, позаботьтесь о семьях… все, все, все… Приема нет…»
— Теперь этот! — командовал Тупиков, и его порученец вскрывал сейф, не снимая его с машины, вытаскивал папки и носил их к костру. Было туманное раннее утро, и дыма немцы заметить не могли. — Следующий! — командовал Тупиков. Он торопился.
….. Туман поднялся. С востока, откуда каждый, кто был в этой роще, уже не разумом, а сердцем все-таки ждал своих, подошли немецкие танки. Не торопясь — так не торопятся охотники, обложив добычу флажками, — а на картах у немцев вокруг рощи было достаточно флажков с номерами полков и дивизий — танки развернулись в боевой порядок. Полдесятка пушек встретили их отчаянно дружно и сожгли несколько штук. Огорошенные немцы подались назад, чтобы по радио попросить помощи. Немного погодя подошли еще танки, а пехота, разгрузившись на дорогах, обтекла всю рощу. Пехоту они тоже отбили, тогда немцы начали садить по роще из пушек и минометов.
После первой контратаки Пономарев, вернувшись в свой окопчик, пучком листьев брезгливо обтер штык, потом он перестал его обтирать, а просто клал винтовку штыком в куст.
— Нам бы до ночи, до ночи протянуть! — говорил возбужденный Тупиков, облизывая запекшиеся губы. — Ночью мы выскочим.
К вечеру все броневики, противотанковые пушки, зенитные пулеметы были выведены из строя и было убито больше половины людей. Возле Пономарева держался экипаж его тридцатьчетверки, которую он оставил себе под Киевом, когда корпус расформировали, и которая сгорела потом у Городища. Экипаж нашел его в этой роще, и командир танка сказал: «Мы с вами. Честно говоря, была тут у некоторых мыслишка пробиваться самим, но мы потолковали и решили, что это будет подло: все-таки мы — это корпус. Так что куда вы, туда и мы. Если, конечно, вы не против». Пономарев был и против — без него они, быть может, пробились бы с отрядом начоперотдела, и был не против, потому что с этим последним экипажем он не чувствовал себя так сиротливо. В контратаках экипаж держался рядом, и это тоже было хорошо. Но еще к полудню командир танка был убит, а механик тяжело ранен.
Они приволокли его с опушки. Механик просил не бросать его и грозился, что «тут же шлепнет себя, потому что ему без них все равно будет хана». У родника перевязывали командующего: в контратаке он получил пулю в ногу. Здесь было много и других раненых, но пришел Тупиков и, повторяя: «Всех, кто может, прошу в цепь», увел большинство из них. Пономарев отошел от ПМП, когда немцы ударили еще раз из минометов. Он спрыгнул в окопчик, но успел увидеть, как около ПМП рвануло несколько мин, как, охнув, командующий схватился за голову и как к нему пополз военврач. Командующий пожил недолго — осколки попали ему в висок и грудь.
К ночи стало легче. По радио им кричали сдаваться, кричали и на плохом русском языке и на хорошем: наверное, заставили какого-нибудь пленного, но никто не хотел сдаваться. Танки немцев подходили вплотную к липам и кленам, и всаживали в кусты снаряды и пулеметные очереди, но все-таки в темноте было легче. Легче и потому, что не было видно, как завистливо смотрели на тебя тяжелораненые и как они стрелялись. Было только слышно, как то тут, то там за какими-нибудь словами, вроде: «Скажи моим, что погиб в бою», «Передай, что не сдался» и вообще без всяких слов коротко хлопали пистолетные выстрелы. Механик его танка тоже застрелился.
Как погиб Тупиков, он не видел. Тупиков все ходил и собирал людей для контратак.
Они уговорились, что поползут рядом и в рукопашной будут держаться рядом, но потерялись. Потерял Пономарев и адъютанта командующего. Адъютант, срезав с командующего генеральские петлицы, сняв звездочку героя и зарыв его в листьях, хотел ползти тоже вместе, но куда-то делся сразу же за опушкой.
После рукопашной у дороги заряжающий и второй сержант из экипажа поволокли Пономарева, потому что ему, вдобавок к его больной ноге, ткнули штыком в бедро, и бежать он не мог. Волокли его до утра, день все они — их набралось человек тридцать — просидели в хлебах, разделив еду на кучки. Каждому досталось по полтора сухаря и по нескольку комков сахара. Вторую ночь его несли на плащ-палатке, на второй день они ели только сырую пшеницу, но на третью ночь они вышли к своим.
Позднее он узнал, что из Шумейкова вышли единицы. Не вышли ни Тупиков, ни оба члена военного совета, ни командующий 5-й армией… Многие не вышли.
В Москве, подлечившись, Пономарев опять получил приказ сформировать корпус, кое-что ему передали из прежних его частей, остальное было новым, не обстрелянным, но под Сталинградом все обстрелялось, как надо, и под Воронежем — тоже.
Под Сталинградом корпус выполнял глубокую операцию. Корпус рассек фронт немцев — собственно, они ударили не по немцам, а по итальянцам и рассекли их, как штыком. Они дали там и подвернувшимся под руку венграм, а когда немцы пытались закрыть прорыв своими танками, от этих танков тоже полетели клочья. По иронии судьбы в Сталинграде застряла 6-я армия немцев, та самая, которая окружила Киев. Ах, как это было здорово, хотя и дьявольски трудно, — отрезать Манштейна, который пробивался к ней, а потом, разделяя окруженные части, уничтожать их одну за другой, пока немцы не согласились поднять руки!
Теперь, под Курском, Гитлер хотел взять реванш за Сталинград. Фронт тут тоже изгибался дугой, и немцы хотели ударами с севера и юга, с концов дуги, срезать ее. Гитлер приказал бросить сюда лучшие части, лучшую технику и лучших командиров. Но Пономарев знал, что на этот раз у немцев ничего не получится. За дугой стояло три фронта, и на каждом были танковые корпуса и армии. Теперь было чем встретить немцев. Теперь можно было с ними потягаться. Теперь был не июнь сорок первого, а май сорок третьего.
…Разрезанный и грязный комбинезон Брюггель снял. Выбритый, умытый, причесанный, в почищенной форме офицера генштаба — красные лампасы на брюках — и заблестевших снова сапогах, он стоял у окна и смотрел поверх сосен. За соснами садилось солнце. Очевидно, ощущение чистоты и привычного порядка в одежде вернуло ему чувство собственного достоинства, которое было здорово растоптано десантниками, когда они тащили его через фронт. Брюггель выглядел спокойным и чуть печальным.
Пономарев сел за стол и жестом пригласил Брюггеля сесть напротив.
— Вас накормили?
— Да. Спасибо.
Начальник разведки передал Пономареву листки допроса.