Насилу дождался первого воскресенья. Пораньше утром побежал к Петру Ивановичу. Наверное, точок у него расчищен, можно будет птиц половить, давненько мы их не лавливали.
Прибегаю, а Пётр Иванович опять на постели одетый лежит. В комнате не прибрано и очень холодно, будто печь совсем не топили, воздух какой-то тяжёлый, душный.
- Пётр Иванович, что с вами, заболели? Улыбнулся, привстал с кровати:
- И сам не разберу, сынок, ничего не болит, а вот еле ноги таскаю.
- А вы сегодня кушали?
- Кушал, кушал, сынок.
Гляжу: на столе никаких остатков еды, только кусочек хлеба валяется.
- Пётр Иванович, а что вы кушали? Опять как-то виновато улыбнулся.
- Да я, сынок, вот хлебца поел. Не тянет меня к еде. Сосёт и сосёт под ложечкой. Ну, да всё пройдёт, сейчас самоварчик поставим.
Он с трудом встал с кровати. Вместе поставили самовар.
- Давайте я вам помогу клетки почистить, предложил я.
Пётр Иванович растерянно взглянул на меня:
- Чистить-то, сынок, нечего.
- Как - нечего? - Я взглянул на клетки. Все пустые. - А птицы где?
- Отпустил их, на волю выпустил.
- Зачем же посреди зимы? Они же к теплу привыкли. Замёрзнут, с голоду умрут.
- Не умрут, бог даст. Я их кормлю: коноплю, ягодки на снег бросаю. Они меня навещают.
- Да зачем же вы их выпустили?
- Силы нет, сынок, клетки чистить, за всеми ухаживать. Бог с ними, пусть на воле живут.
- Лучше бы мне их отдали. Я бы в вольере до весны подержал.
- Я и сам так подумывал, - виновато ответил Пётр Иванович. - Да вот, на-поди, как тебе отдать-то их? Отнести - силушки нет, а сам ты не больно часто ко мне заглядываешь.
Мне стало вдруг очень грустно и стыдно, что я за всю неделю ни разу не навестил старика.