Уж очень пристально уставился знакомый незнакомец на приват-доцента, а тот степенно прошел мимо, не удостоив Кукина взглядом, под пенсне холодно смотрели глаза, черная борода опускалась на отвороты пальто.
Павел Карлович плавным жестом остановил санки и, пока Кукин соображал, как быть дальше, исчез за поворотом.
Санки скользили легко и быстро. Лошадка была сытая и крепкая, только храпела и шарахалась, если навстречу шел, громыхая, трамвай.
— Не обвыкшая, — пояснил извозчик. — В деревне куплена.
Штернберг, остановив санки, сошел возле Пресненской каланчи. На самой ее макушке терпеливо мерз пожарный наблюдатель. Павел Карлович ускорил шаг, потому что стужа пробирала все ощутимее и злее. Может быть, за восемь месяцев заграничной жизни отвык от русского климата? Во всяком случае, черные шары на каланче не вывешены, а их вывешивают, когда температура опускается ниже двадцати восьми градусов и надо предупредить детей, что занятий не будет.
К обсерватории подходил в сумерки. Бревенчатые домишки с наглухо запертыми воротами освещались изнутри умирающим мерцанием лампадок. Эти убогие строения глубоко ушли в землю, словно осели под тяжестью снежных папах, навалившихся на крыши.
Прохоровские спальни мрачно темнели. Там экономили керосин.
Цезарь и Норма, почуяв хозяина, нетерпеливо повизгивали за забором. В коридоре встретила Вера, предупредила:
— У тебя в кабинете гостья.
Софья Войкова, оставив кресло, шагнула ему навстречу. Он узнал ее по белым как лен волосам, по длинному серому платью. В этом платье она приехала из Юрьевца. В нем она и ходила вот уже около двух лет. Менялись лишь пришивные воротнички.
В талии платье стягивал поясок. Обилие складок — раньше их не было — подчеркивало худобу. Лицо изменилось и осунулось настолько, что на улице, пожалуй, Павел Карлович и не узнал бы ее.
— Что с вами?
— Не со мной, — качнула головой Софья. — Арестовали Костю.
— Арестовали? — Штернберг посмотрел на нее колюче и хмуро.
— Ночью, — подтвердила она. — А кроме вас к кому я могу…
Она осеклась. Взгляд его оставался таким же колючим, словно она была виновницей ареста брата. Софья внутренне съежилась в напряженном ожидании.
— Садитесь, — попросил Павел Карлович. — Успокойтесь и рассказывайте все по порядку…
Павлик ахнул от неожиданности. По небу катился огненный шар. Он катился с такой быстротой, что в секунду пересек полнеба и скрылся за деревьями на Садовой улице.
Хлопнув калиткой, Павлик выбежал со двора и бросился к скверу. Он не сомневался: огненный шар зацепился за макушку старого тополя. Выше этого тополя дерева не было. Рядом стоял раскидистый дуб с широкими изогнутыми ветвями, на которых удобно сидеть, как на лавочке. Вокруг дуба — небольшая поляна. Там, наверное, и лежит эта упавшая звезда.
Он не добежал до входа в сквер, продрался сквозь густой кустарник. Упругие ветки оцарапали лицо и одежду, брызнули каплями вечерней росы, но он почти не чувствовал всего этого, перепрыгнул через скамейку, неясно темневшую на пути, и опять припустился изо всех сил.
Сквер освещался слабо: один фонарь горел у входа, второй — на центральной аллее. Здесь же, у раскидистого дуба, было темно.
Огненного шара не оказалось ни на полянке, ни в дальнем, глухом углу сквера, где никогда не сажали цветов, где бурно разрастались травы и колючие будяки с малиновыми набалдашниками.