А закончился вечер пышным мороженым в хрустальных вазочках, которое мы ели на набережной. Я накинул пиджак ей на плечи, и мы делились заветными мечтами, глядя на чёрное зеркало реки.
А потом такси домчало нас до её дома, и робкий поцелуй в щёку сказал мне, что вечер удался».
Пробка едва слышно хлопнула, и вино пролилось в бокалы. Могу поклясться, раньше этой записи не видел. Я перелистнул страницу и увидел ещё одну. Очень странно. Быть может, листы склеились?
Ладно, разберусь позже. Нельзя заставлять девушку ждать…
Одира уехала засветло. Проводив, я вернулся в кровать, но сон улетучился вместе с её парфюмом. Тогда я принял душ и решил заварить арабику.
На кухне распахнутыми страницами меня встретил дневник Истера Линн. Перелив содержимое турки в чашку, я расположился за столом и зашелестел страницами.
Так и есть, запись о предстоящем свидании оказалась не последней. За ней следовала пустая страница (видимо они всё же склеились) и два письма мнимому другу. Одно я прочёл вчера, но другое…
«Правду говорят, не бывает безграничного счастья. Лишь блаженные проживают век ровно. А обычный человек, каким бы праведным не был, рано или поздно проходит сквозь лишения. Будь то утрата близкого, или потеря ценностей, неважно — душевные терзания едины. Они напрямую зависят от степени привязанности или родства. Кто-то из-за кошелька лезет в петлю, а кто-то волком воет, лишившись близкого.
Так было со мной, когда я увидел Иллу под колёсами грузовика. Так было и вчера после прочтения телеграммы. Женщина, которую я всю жизнь считал святой, при смерти.
Мама…
Она никогда не говорила, что больна. Наверно не хотела расстраивать. Что ж, это её выбор. Назад не отыграть.
Не знаю, что и думать. С одной стороны злюсь на неё за это молчание. Ведь скажи мама раньше что больна, мы бы нашли клинику, врача, лекарства… С другой понимаю — ничего бы этого не было. После смерти отца, когда за долги забрали дом и арестовали счёт, мы берегли каждую монету. А после гибели Иллы я впал в депрессию, бросил работу, и денег не стало вовсе.
Возможно, моё состояние и повлияло на её решение скрыть болезнь. Больше года я был депрессивным эгоистом и не видел, как увядает мать. Даже вспоминать противно.
Билеты куплены, завтра же лечу домой и буду рядом, сколько потребуется…»
Я тщательно пролистал дневник, но ни новых записей, ни склеенных страниц не обнаружил. Одира была права, жизнь Истера только-только стала налаживаться и снова удар.
Но на то она и жизнь, чтобы преподносить сюрпризы. Только в фильмах бывает «долго и счастливо». В реальном мире за белой полосой следует чёрное шоссе, а после смерть ставит точку.
Ещё раз, пролистнув тетрадь, я вернул её на каминную полку. Не знаю почему, но прятать в чулан не хотелось. Дневник стал частью интерьера наряду со статуэтками, часами и картинами. Как ни странно, но подобные «пылесборники» и наполняют дом уютом. Особенно дом холостяка…
Настойчивый звонок в дверь разбудил Одиру, она растолкала меня. Я напялил халат и, почти не открывая глаз, двинулся на звук. Спать хотелось жутко — чёртов конец месяца.
— Получите и распишитесь!
Бодрый голос почтальона отразился звоном в голове. Я, не глядя, чиркнул закорючку и, приняв конверт, захлопнул дверь. На автопилоте доплёлся до кухни и щёлкнул выключателем кофеварки.
— Кого принесло в такую рань? — поинтересовалась Одира, входя в кухню и сексуально потягиваясь.
— Почтальон конверт принёс, — ответил я, разминая лицо смоченными ладонями. Холодная вода подействовала и глаза, наконец, открылись.