— Надо было лучше стараться, — наставительно сказал Павел Ильич, вновь отклоняя шутку. — Тогда бы заслужил первую степень.
— В другой раз буду знать. Ты, Павел Ильич, не очень меня ругай, а лучше скажи, где у вас тут самое знаменитое место для купанья?
— Мы вам, дяденька, пойдём покажем, — вызвался Санька.
— Ради компании так и быть, сходим, — сказал Павел Ильич. — Заодно черники наберу.
Резким движением локтей он поправил сползающие штаны и пошёл вперёд.
Теперь при свете дня Левашов увидел всю деревню в один огляд, из края в край.
Избы поредели и стояли, отделённые друг от друга непомерно большими пустырями. Между старыми избами поднимались вновь отстроенные; свежие брёвна ещё не всюду утратили свою белизну. Некоторые избы были подведены под крышу, на других усадьбах стояли срубы — повыше, пониже.
Печи сгоревших домов были разобраны, кирпич вновь пошёл в дело. И только у одной закопчённой печи, стоящей под открытым небом, хлопотала хозяйка. И так она привычно орудовала ухватом и переставляла горшки на загнетке, словно стряпала у себя в избе. Недалеко от печи, под конвоем обугленных яблонь, ржавел немецкий танк.
Павел Ильич торопливо спустился, тут же по соседству, в подвал сгоревшего дома. Пепелище было огорожено плетнём, на котором сохло цветастое бельё и насаженные на прутья глиняные горшки. На пустырь этот, как ни в чем не бывало, вела калитка.
Павел Ильич появился такой же степенный, с краюшкой хлеба и с небольшим латунным ведёрком, устроенным из снарядного стакана.
«Калибр сто пять, немецкий», — отметил про себя Левашов.
— Пашутка! — закричала вдогонку простоволосая женщина.
Её голова показалась над землёй из подвальной двери.
Павел Ильич сделал вид, что не слышит.
— Пашутка-a-а! Может, сперва поснедаешь?
— Успею. Не грудной!
Он был явно недоволен этим Пашуткой, прозвучавшим так некстати в присутствии приезжего…
Война напоминала о себе на каждом шагу.
Перед высокими порогами изб в качестве приступок лежали снарядные ящики. На санитарной повозке с высокими колёсами, явно немецкого происхождения, провезли в кузницу плуг. Прошла женщина с вёдрами на коромысле — под вёдра были приспособлены медные снарядные стаканы.
«Калибр сто пятьдесят два. Наш», — определил Левашов.
Впервые он шёл днём по этой деревне, не хоронясь, не пригибаясь, ничего не опасаясь, и счастливое ощущение безопасности овладело всем его существом с такой силой, какой он не знал со Дня победы.
Ныне Большие Нитяжи вытянулись дальше прежней своей околицы — туда, где на восточном скате холма находился когда-то КП дивизии. Разве думали сапёры, мастерившие блиндажи в пять накатов, что и после войны в них будут жить погорельцы?