- Зато человек хороший, добрый. Ведь никому от него вреда нет, одна польза, - решил Марат, и с этим трудно было не согласиться.
До вечера бродили по городу, а когда стемнело, подошли к Регистану, где стояли ряды скамеек, а на них туристы, ожидали вечернее представление - цветопанораму. И вот по площади и сверкающим глазурью медресе забегали-заметались цветные тревожные пятна прожекторов. Зазвучала устрашающая музыка, и голос громкоговорителя, замогильный и глухой, как из колодца, стал вещать: «Я - Регистан! Я - сердце Самарканда! Я каменная летопись веков!..» Туристы зачарованно слушали.
- Тягомотина и пошлость, - презрительно изрек Марат.
- А мне нравится, - печально сказала Гера.
Духота к вечеру спала. На улицах было много гуляющих. Под фонарями листва выглядела как черно-зеленая ветошь декораций. Из кафе и ресторанов лилась тягучая и сладкая, словно патока, восточная музыка, и только из одного: «Я вас могу поцеловать, я вас могу заколдовать, я вас могу испепелить сияньем глаз!..»
- Размечталась, - буркнул Паштет. Его нервировал Марат, который то и дело посматривал на Варю и обращался к ней значительно чаще, чем к нему и Гере.
Отличный был парень Марат. Красивый. На две головы выше Паштета. Хотя это совсем не удивительно, нетрудно быть выше Паштета. Для Маратовой мамы явление всей компании явилось новостью, и вряд ли чересчур радостной. Но держалась она достойно. Дом у них европейский, только много ковров, да в серванте вместо чашек пиалы и несколько фарфоровых чайников. Девчонкам постелили на диване в комнате Марата, а парни должны были спать в гостиной на цветных матрасах-курпачах прямо на полу. И хотя питерцы страшно устали, заснули не скоро.
Сначала Марат рассказывал про Лерыча, о том, что он очень умный и хороший, что десять лет ходит в одном костюме, а для шахрухиинцев купил магнитофон. А еще как после занятий в секции Лерыч в своей келье зажигает свечу в медном подсвечнике, все рассаживаются вокруг, и он рассказывает экспедиционные случаи: смешные, страшные и просто занимательные. А еще он сочинил пьесу в стихах «Шахрухия» (получается - Шахрухия), и они ее поставили. И про Шахрухию Марат соловьем пел.
В 14 веке Тимур приказал в удобном для переправы месте на Сырдарье возвести мощную крепость с толстыми стенами и глубокими рвами и назвал ее именем сына Шахруха. Около трех веков благоденствовал богатый город на главной караванной дороге, а потом пришел в упадок, опустел. Сырдарья теснила его, подмывала, как хищный зверь вгрызалась в его плоть, уничтожая крепостные стены и жилые кварталы, а пыль веков оседала на ветхие разрушавшиеся дворцы и дома скромных тружеников, керамистов и стеклодувов, пока не погребла город окончательно.
Тихонько, чтобы родители их не разогнали, они слушали музыку. Любимая песня Марата - «Маленький плот» Юрия Лозы. Он подпевал: «Им не дано понять, что вдруг со мною стало, что вдаль меня позвало…»
- Здесь многие живут для того, чтобы покупать шмотки и хорошую жратву. И деньги копят на свадьбу и похороны, - с непонятной горячностью сказал он.
- Это не только у вас. У нас тоже многим охота спокойной обеспеченной жизни, - возразила Гера, а Паштет подумал, что она вспомнила жену Олега.
- И я бы стал таким, если бы Лерыча не встретил, - продолжал Марат, будто и не слышал Геру. - Он научил меня читать хорошие книги. Многому научил. А потом мы с другом детства разошлись. Вместе решили в секцию ходить, но ему родители запретили. Чтоб время зря не терял. Они пристроили его торговать на рынке. Сначала он даже плакал, а скоро стал меня сторониться, так и разбежались. Теперь он крутой. А меня и дома не очень-то понимают. В общем, решил, что построю свой маленький плот. «Из монотонных будней я тихо уплыву». И вообще… Все их «мерседесы» не стоят одного восхода солнца на Шахрухие.
Питерцы притихли. Видать, Марат не случайно так раскипятился, а он погрустнел, застыдился своей откровенности.
- Возьми нас на свой плот, - попросила Гера. - Хватит места?
Индийские скворцы - майны так гомонили за открытым окном, что мертвого могли бы поднять с постели. Их щебет сливался в один неумолкаемый гул, казалось, звучат кроны платанов. И пер-вое, что, проснувшись, подумалось Варе: «Хочу рисовать». Это было необычное желание. В художественной школе она училась по настоянию деда-художника и частенько размышляла, как бы бросить это дело без домашнего скандала. Варя и этюдник в поездку взяла из-за деда. Конечно, она собиралась выполнить хотя бы часть школьного задания на лето, но представить, чтобы ей хотелось рисовать?! А ведь это происходило весь вчерашний день и сегодня стало первой мыслью! Вот что сделал Самарканд!
Мама Марата позвала их завтракать, а сам он подарил Варе три своих доклада, сшитых в книжечку. Один назывался «Клад монет с городища Шахрухия», второй - «К вопросу о причинах сокрытия кладов монет на городище Шахрухия», а третий - «К истории раннесаманидского дома. (По археологическим и нумизматическим источникам)». На обложке он написал: «Варе. На память от Марата». Гера собралась первой и торопила остальных, ей не терпелось увидеть Олега.
Вахтерша сообщила, что приехал Валерий Иванович, а в оставленной записке Олег писал, что они ушли в институт, и сбор назначил в два часа.
- Вы бы еще подольше копались! - недовольно сказала Гера. - Давайте хоть к двум не опоздаем.
Они отправились обследовать грандиознейшую из мечетей - Биби-Ханым, одурели от изобилия базара, его красок и запахов. Долго стояли у открытых окон золотошвейной мастерской и возле жестянщика, выправлявшего вмятины на потемневших кувшинах и кальянах. Была половина третьего, когда ворвались в «ханаку», а Паштет, распахнув дверь археологического кабинета, чуть не свалил с ног невысокого худого, очень загорелого человека с длинными и легкими русыми волосами, заложенными за уши.
- Куда же ты так летишь? - сказал тот мягким и сочным радиоголосом, какие бывают у дикторов.
Это и был Валерий Иванович. Провалившиеся щеки. Бородка решительно торчит вперед. Взгляд твердый и спокойный. Говорят, что первое впечатление самое правильное. Впечатление от встречи с Лерычем было такое: как будто они уже видели его, были знакомы.