— Н-не… очень. И имеет значение цена. Можно ведь и за шкаф в конце концов засунуть, если не очень тебя нагрели. Ты сумму скажи.
— Так разве оценивают? Это же картина, гляди.
— Гляжу. Но если, положим, не понимаю, зачем она мне?
— А, например, как даже вложение… — Ксана произнесла уклончиво. — Другие — не дураки, приобретают…
— Какое вложение? Уртиков! Не Врубель же…
— Да ты бы и с Врубелем не разобрался.
— Возможно, не настаиваю. Но в данном случае просто — не нравится! За шкаф, только за шкаф.
— Ну знаешь! Эдак деньгами швыряться, — Ксана, негодуя, покрылась румянцем.
Ласточкин опустился на диван. Картина не только не нравилась — давила, напирала. Ее непристойность открывалась не сразу, но после уже не удавалось отмахнуться, отделаться. Сырая розовая мякоть, почти ощутимый скользкий запах от зеленоватых подтеков в углах — картона, холста? Но мало того, в крикливости этой угадывалось что-то особо подозрительное. Подделка? Ласточкин сам удивился своей догадке, как-то даже польстившей. Ничем там не брезжило, ни безумием, ни эпатажем. Все заимствовано, поэтому так нагло. Халтура, гнилой товар.
— За шкаф! — он подытожил. — А лучше пускай вернет деньги.
— Не вернет, — Ксана пробормотала чуть ли не со слезами. Ласточкин редко видел ее настолько взволнованной. — Не вернет, знаю. У него такие усики, глазки, я тогда уже насторожилась. Но… так уж вышло, и еще мне хотелось обрадовать тебя…
Он поглядел на нее, смягчившись:
— Да ладно… Кто он, Уртиков? Есть, по крайней мере, его телефон, адрес?
— Он не отдаст! И к тому же… не принято. Художник все-таки, и мастерская, говорю тебе, роскошная.
— Жулик он, вот кто. И нечего церемониться.
— Это ты так считаешь, а ведь не очень разбираешься. Не надо было, конечно, сразу деньги отдавать… А теперь… Теперь просто не знаю. Ты решительно против?
— Я — решительно. Решительно против, чтобы из меня делали дурака. Тем более за мои же деньги. И кто тебя туда привел? Тоже, наверно, из той же артели халтурщики?
— Ну это ты зря, — Ксана слабела, но не сдавалась. — И вообще, ты же сам творческий человек, знаешь, как это мерзко, когда навешивают — халтура, мол. От непонимания, невежества. А могут быть разные вкусы, разный взгляд.
— Так и до ночи можно дискутировать. А пока этот шедевр к стеночке, извини, переверну. Чтобы настроение не портил, хотя бы до завтра, иначе не вынесу его здесь.
Утром Ксана влетела в спальню, не пожалев, разбудила Ласточкина.
— А вот Алине нравится! — сообщила торжествуя. — Выйди, поговори с ней.
За ночь Ласточкин забыл, слава богу, об их приобретении, спросонья же сообщение Ксаны нисколько его не обрадовало.