Они вернулись в город на заре, когда пошли первые трамваи и чистые, только что политые улицы были тихи и пустынны. Друзья шагали по мокрому асфальту и молчали. Хотелось спать, в голове стоял легкий шум, а на сердце было легко и радостно. В такой ранний час Данилка еще не видел города, и вот теперь, увидев, вдруг осознал, что город красив, и он впервые почувствовал, что город ему нравится и что та деревенская, милая сердцу жизнь, которая была у него раньше, теряет свою привлекательность и он уже без сожаления и грусти вспоминает о ней.
А на другой день Сашка показал ему акварельный рисунок, на котором была изображена ночь: луна, костер, отраженный длинным кинжалом в реке, и лошадь, стоящая у воды. И снова дрогнуло сердце у Данилки, и снова сладко и грустно защемило в груди, и он устыдился, что вчера чуть было не отрекся от деревни. Он попросил у Сашки этот рисунок на память, и тот легко отдал.
— Цвет огня в воде не схватил. Надо бы еще сходить к рыбакам.
И они еще раз ходили на берег, еще раз сидели всю ночь возле реки, и Данилка рассказывал Сашке о своей жизни в деревне, о своих дружках, о деде Савостин, и о том, как стреляли в отца.
А зимой, когда уже была война с финнами и стояли лютые холода, Сашка однажды сказал:
— Давай я тебя нарисую. Садись.
Данилка сел, неуверенно улыбаясь. Не очень-то он верил, что Сашка нарисует его. Это же не пейзаж рисовать. Но Сашка уже прищурил глаза и начал кидать штрихи на ватман. Долго и терпеливо сидел Данилка, а когда Сашка показал ему рисунок, он ахнул. Длинношеий пацан с хмурой удивленностью смотрел с портрета, челка некрасиво торчала вперед, как крыша надо лбом, жесткие волосы не прилегали, глаза были разные — правый больше, левый меньше. Острый подбородок выдавался вперед. А главное — главное, Данилка был синий. Весь синий, будто утопленник какой.
— Я тебя так вижу, — категорически заявил Сашка на Данилкин разочарованный вопрос, почему это он синий.
Данилка ушел расстроенный. Дома он долго рассматривал себя в зеркало. Ну ладно, глаз левый, если присмотреться, и вправду чуть-чуть меньше правого, а Сашка сделал в два раза. Челкой действительно не похвастать, волосы у него грубые, как конская грива. Ну ладно, шея, как у быка хвост. Мать говорит, что сын растет и поэтому вытягивается. Есть у Данилки и синева под глазами — война все же с финнами идет, и с харчами — не очень. Если повернуть щеку на свет, то возле уха тоже синеет. Но все равно — не такой же он синий, каким сделал его Сашка!
Сашка принес Данилкин портрет в класс, и ребята покатились со смеху, а Сашка стоял красный и надутый.
— Вы дураки, вы ничего не понимаете! — вдруг закричал он со слезами на глазах и в бешенстве разорвал Данилкин портрет.
В этот момент в класс вошел Ефим Иванович, все притихли. Ефим Иванович поднял разорванный портрет, сложил кусочки и долго смотрел на рисунок. Ребята выжидательно молчали.
— Почему в синих тонах? — спросил Ефим Иванович.
— Я так вижу, — буркнул Сашка, исподлобья глядя на учителя.
— Хорошо, допустим, — спокойно согласился Ефим Иванович. — Но что ты этим хотел сказать? — Учитель показал пальцем на портрет.
— Что война идет! — истерично закричал Сашка. — Что хлеба не хватает! Он же синий, посмотрите! — мотнул он головой в сторону Данилки. — Он же голодный! Разве это непонятно?
Хлеба действительно не хватало, жилось голодно, по ночам люди отстаивали за хлебом в огромных очередях, в стужу, усталые, плохо одетые. Стояли и взрослые и дети.
Ефим Иванович внимательно выслушал крик Сашки, и в глазах его появилась горечь. Он вздохнул и сказал классу:
— Это обобщенный портрет, ребята. Это не только Данила Чубаров, это и вы все. И сам Саша, и ты, Вася, и ты, Олег, — показывал он на ребят в классе. — Это все вы. И он нарисовал правильно. — Ефим Иванович положил на плечо Сашки руку. — Он увидел то, чего не видели вы. А теперь, после этого портрета, увидели. В этом и есть цель художника — показывать людям то, чего они не видят. Зря порвал портрет. — Голос Ефима Ивановича построжал. — Правоту свою надо доказывать, Саша, а не истерику закатывать. — Ефим Иванович помолчал, легонько провел рукой по вихрастой Сашкиной голове и тихо, серьезно сказал: — Тебе трудно придется. У настоящих художников нет легкой дороги.
Потом Данилка бегал в учительскую за географической картой и случайно слышал, как Ефим Иванович говорил с завучем, Седым добрым историком. «Вы знаете, я даже боюсь за него, он необычайно талантлив. В таком возрасте и такой самобытный взгляд на мир, на искусство». — «Чего вы боитесь?» — спросил завуч. «Боюсь, что, когда он вырастет, очень трудно ему будет. У него взгляд художника, а он не всегда совпадает со взглядами других, чаще не совпадает. Боюсь, что и сейчас мало ему помогаю. Он же больше меня понимает в живописи, я порою теряюсь от его вопросов. Его в Москву надо посылать, в институт Сурикова».
Зря беспокоился Ефим Иванович. Не пришлось Сашке стать взрослым, он погиб совсем зеленым юнцом.
Данилка узнал об этом, когда вернулся с фронта, после войны.