Данилка согласно кивнул, хотя даже и не знал, что такое ИЗО. Данилка еще немного робел от новой городской жизни: и от шумного движения машин, и от запутанного лабиринта улиц, и от незнакомых учеников в школе.
У мальчишки, звали его Сашкой, был светлый вихор на лбу — «корова языком лизнула», щербинка в верхнем ряду зубов и серые внимательные глаза, будто он все время ко всему присматривается и изучает. Эти глаза долго смущали Данилку.
Семья Данилки жила на окраине города, в бараке, у многодетной вдовой сестры отца, ютились все вместе в небольшой комнате. Отец теперь работал на заводе и ждал, когда дадут квартиру. Сашка тоже жил в бараке, почти рядом с Данилкой, и после школы они обнаружили, что идти им в одну сторону. По дороге окончательно и познакомились.
Сашка, показывая наикратчайший путь от школы до дома, вел через котлован строившегося копрового цеха, через пустырь, заросший лебедой и полынью, через маленькую речушку, черную от заводских сбросов. Когда они вступили на дощатый настил шаткого деревянного мостика, Сашка вдруг остановился и, показывая на зловонный пар, стоящий над речушкой, сказал восторженно:
— Гляди, как золотится на солнце.
Данилка увидел, что и впрямь клубы удушливого пара, поднимающиеся над речкой, окрашены в нежно-золотистый цвет и ярко выделяются над глянцево-черной поверхностью речки.
— Вот бы схватить, — сказал Сашка, прицельно прищурив глаза и как бы впитывая в себя, запоминая этот редкостный цвет. — Это только во второй половине дня бывает, когда солнце вон оттуда светит. — Он показал на гору, под которой дымил завод. — Я уж сколько раз пробовал схватить — и не могу.
Он внимательно смотрел вдоль речки.
— Может, маслом надо, а? — Но тут же отбросил свою догадку: — Нет, масло тяжелит картину, легкости нету, а тут, видишь, воздушность. Как раз акварелью надо.
Сашка говорил, не столько обращаясь к Данилке, сколько к самому себе. Данилке даже показалось, что Сашка и вовсе забыл о нем.
Они стояли на ветхом, чудом державшемся мостике, и Данилка страдал от нестерпимой вони, исходящей от речки, а Сашка вроде даже и не замечал этого. Прищурив глаза, он все глядел и глядел на золотистый ядовитый пар. И вдруг рассказал, что отец его погиб на заводе, когда расплавленный чугун прорвал доменную лётку и хлынул в цех. Отец Сашки бежал по этой огненной реке, и никто ничем не мог ему помочь. Он сгорел весь, даже хоронить было нечего. Слушая рассказ Сашки, Данилка с опаской глядел на огромные доменные печи, возвышающиеся, как горные пики, над заводом.
Наутро Данилка пришел к Сашке в барак. В комнате было столько ребятишек, ползающих, кричащих, бегающих и дерущихся, и столько взрослых, что и шагу ступить нельзя, чтобы не натолкнуться на кого-нибудь. Оказалось, что все это Сашкины братишки, сестренки, племянники, дядьки и тетки. По случаю воскресенья все были дома.
Сашка завел Данилку в свой крохотный уголок между качалками и висящими на веревке пеленками. Собственно, эти-то пеленки и служили стенкой, отгораживающей его уголок. Здесь, у окна, на колченогом столике Данилка увидел акварельные «медовые» краски в железной коробочке, набор разнообразных кисточек и Сашкины рисунки. Данилка сразу оценил их — нарисовано было здорово. Данилка хотя и сказал накануне, что не умеет рисовать, все же порисовывал иногда, но только карандашом и, конечно, художником себя не считал. Однако у него имелась даже тетрадка, в которой на каждой странице были нарисованы Пушкин, Крылов и Чапаев. Данилка, пожалуй, не мог бы объяснить, почему именно этих людей он рисовал. Пушкин весь кудрявый — любой догадается, что это Пушкин. У Чапаева папаха набекрень и усы — тоже ни с кем не спутаешь. Ну, а у Крылова — три подбородка и распахнутый воротник рубахи. Данилка эти портреты выдавал сериями.
Посмотрев на Сашкины рисунки, Данилка сразу понял, что ему с ним не тягаться.
— Давай порисуем, — предложил Сашка.
— Давай, — неохотно согласился Данилка.
Они начали копировать рисунок с тарелки — плывущую парусную лодку между лесистых берегов озера. Сашка, конечно, сразу заткнул Данилку за пояс, у него в точности получилось, а у Данилки…
Но именно с этого дня и началась их настоящая дружба. Данилка стал часто приходить к Сашке, и они часами рисовали.
Так Данилка попал к нему в ученики. Пощады Сашка не давал.
Он был просто одержимым, он мог рисовать с зари до зари, не чувствуя усталости. Он таскал Данилку по магазинам, где висели выставленные на продажу картины, писанные в местной художественной мастерской, и репродукции на бумаге, печатанные в Москве. Сашка показывал все это Данилке, образовывал.
— Это Левитан, «После дождя». Он ее за четыре часа написал. Видишь, как вода блестит? Дождь только что прошел, и трава вон вся мокрая еще. И воздух сырой. — Сашка потянул даже носом. — И прохладно. Чуешь?
Сашка зябко поежился. Он ощущал картину всем своим существом, он жил ею, и это передалось Данилке, и он тоже почувствовал зябкость, как после дождя.