— Знаю. У меня порою мутится разум. И по этому поводу у меня с доктором даже происходят иногда споры…
Он улыбнулся.
— Споры о чем? — осведомился мичман, опять бледнея.
— Я утверждаю, что я заболел после того, как вспомнил Голгофу.
— А доктор?
— А доктор настаивает, что я вспомнил Голгофу после того, как заболел… А в этом большая разница, не правда ли?
— Теперь я уже не настаиваю на этом, — вдруг задумчиво уронил доктор. — Теперь я и сам не знаю, где правда.
Больной вдруг выговорил:
— А теперь я попросил бы и вас, — кивнул он мичману, — и доктора оставить меня одного…
— Вам нужно сейчас молиться Богу, Измерай? — спросил доктор.
Тот сурово произнес:
— Ну да, ну да! Нужно же замолить мне мои богохульства над Христом Спасителем в часы Его мук! Ну да! Ну да!
Доктор и мичман поспешно вышли.
Дверь едва затворилась за ними, как до них долетел тоскливый вой больного:
— Иисус, сын Бога живого! Смилуйся надо мною ради милосердия Твоего! Иисус, Иисус! Сын Божий!
Доктор болезненно поморщился.
— Идемте отсюда, — сказал он своему гостю, — сейчас Измерай будет плакать и выть, как подстреленный волк! Это будет ужасно!
— Замкни его на ключ, — кивнул он сторожу на комнату, где уже зазвучал, как труба, плач Измерая, медленный и гулкий.
Мичман спросил доктора:
— В самом деле, откуда у больного эти лишаи на ладонях и на ступнях ног?
— Откуда? Вызваны, вероятно, напряженной работой его воображения. А, может быть…
— Что может быть?