— Нет.
— Эх, Марселино, это на самом деле трудно растолковать ребёнку… Здесь минута — как год, и наоборот[61].
— А лета нет совсем? Ангел улыбнулся.
— Ты любишь лето?
— Ещё бы! Всё такое яркое, и аист прилетает, и вьёт гнездо на крыше монастыря. Воду надо возить издалека, на муле, — и мне тоже давали на нём прокатиться! Летом я всегда снаружи играл.
— А осенью? Марселино погрустнел:
— Осенью дождик… В прошлом году мы за книжками ходили, чтоб я учился по ним… И ласточки улетают, — брат Кашка сказал, что в Африку…
— А зима?
Тут Марселино совсем повесил нос:
— Зимой очень холодно, и меня заставляли учить катехизис на кухне, а ещё растения зимой умирают… И всё время надо дома сидеть…
— Осталась весна. Марселино опять повеселел:
— Весной начинается ветер, и тогда меня уже иногда выпускали гулять!
— А ещё ты весной родился, — напомнил Ангел. — Ив монастырь тебя подкинули весной.
— Кто?
— Ты был совсем крошечный, Марселино, — наверное, это были родители.
— А ты не знаешь?
Вместо ответа Ангел спросил:
— А братья тебе что говорили?
— Что Бог оставил меня у их ворот…
— Значит, так оно и есть, если они говорили.
— Но ты ведь Ангел, — и неужели не знаешь?
— Я Ангел, да, но твой, а не твоей мамы. У неё был другой, как и у каждого человека.