— Да. Боюсь даже, что это заинтересует полицию.
— В его состоянии наверняка придется подождать несколько дней.
И тут начался один из самых мучительных периодов в моей жизни. Вообрази мое положение. Дважды в день наведываться в клинику и поджидать кого-нибудь из собратьев-врачей или санитаров, чтобы узнать о состоянии больного… Встанет ли он на ноги? Результаты анализов были неутешительными. Бедный старик дышал на ладан. Я же сходил с ума от нетерпения. В сущности, мне нужно было задать Фушару только один вопрос: «Это ты, не так ли?» Я заранее был уверен, что он ответит «да». Но мне хотелось услышать это из его уст, чтобы покончить с последними сомнениями. Пустая формальность, так как со временем я все яснее понимал, что толкнуло его на преступление. Я мусолил свою догадку вновь и вновь, гуляя вдоль Верденского бульвара, рассеянно глядя на танкеры, поднимавшиеся к Донжу. Я почти что бредил…
Это было настолько невероятно! Славный Фушар мог убить только вследствие своей преданности. Им двигали не злоба и не корысть; его побуждения не были низменными. Все объяснялось гораздо проще: старик узнал, что отец собирается бежать с женщиной. А это могло опозорить всех и прежде всего его, верного слугу, сторожевого пса, наследника рода Фушаров, испокон веков служившего роду Куртенуа. Некоторые из Фушаров сражались против Синих на стороне Белых, одни попали в тюрьмы, другие были расстреляны… Лепиньер, приносящий себя в жертву ради женщины, это предатель, которого убивают без суда и следствия.
Я говорил себе все это, в то же время размышляя: «Слишком красиво, чтобы быть правдой». В самом деле, мне казалось, что мой рассказ напоминает сказку или сценарий красочного представления. Но как же хорошо сочетались между собой детали! Авантюристка Ингрид вознамерилась совратить с пути истинного последнего из Лепиньеров, человека в белом халате, почти святого. Она тоже должна исчезнуть. Меня пощадили лишь потому, что я — последний представитель рода, но посоветовали уехать, чтобы положить конец пересудам, грозящим замарать нашу репутацию. А бедный старик, защитник идеалов, готов был сохранить свою тайну, и если его сердце не выдержит, тем лучше для него.
Этого не могло быть и в то же время казалось очевидным, при условии, что вы живете в Керрареке, — возможно, я недостаточно заострил внимание на данном аспекте. Мать и тетка… кажется, я изобразил их неприятными особами, закосневшими в своей злобе. На самом деле это не просто люди, а музейные экспонаты. Поди узнай, не догадались ли они о чем-нибудь. Спрошу себя напрямик: о чем-то, от чего они отвернулись, хотя, в сущности, были с этим согласны.
Я слонялся возле доков Пеное, выкуривая за день по два десятка сигарет, и наблюдал, как портальные краны проворно собирают корпус чудовищно огромного судна. Фушар — хранитель семейного очага. Этому обитателю болота ничего не стоило подстеречь отца или внезапно напасть на Ингрид. Ей-богу! Его заляпанные грязью башмаки были башмаками могильщика. А револьвер? Конечно, я не был знатоком, но тем не менее мог поклясться, что оружие было современным. Не особым пистолетом тридцать восьмого калибра, но и не допотопным оружием уставного образца. Фушару, видимо, было непросто найти его в продаже; он должен был, по крайней мере, предъявить удостоверение личности, чтобы получить разрешение на оружие. Но старик был слишком осторожным.
Я вернулся в клинику. Состояние больного оставалось без изменений. Родных к нему не допускали во избежание малейшего волнения. И снова — наш мрачный замок. Затем — первая статья в «Уэст-Франс» под названием «Загадочное исчезновение». (Я вырезал все, что может тебе пригодиться. Ты лишь перелистаешь материалы, следующие за моим досье.) Муж Ингрид сообщил в полицию. То, чего я опасался, должно было вскоре произойти. Полиция в Керрареке! Возможно, полицейские явятся и в клинику. Фушар такого не вынесет. Мне же не терпелось задать ему вопрос: «Это ты, не так ли?»
Я начал было поучать Клер: «Если кто-нибудь тебя спросит…», но тут же осекся. Зачем волновать сестру? Зачем учить ее лгать? Разве правда и вымысел уже не перемешались в голове Клер? Следовало смириться. Может быть, буря обойдет нас стороной.
И все же она нас слегка коснулась. Некий капрал допрашивал мать по поводу тяжбы с Белло. Но дальше дело не продвинулось. Может быть, полиция кое-что разнюхала про нас с Ингрид. Так или иначе, меня не стали беспокоить. Я был «врачом без границ», то есть человеком безупречной репутации. Я посмеивался над этим объяснением. Безупречной репутации! Доктор Меро наверняка так не считал, ибо было совершенно очевидно, что в клинике меня не жалуют. Я напрасно упомянул слово «полиция» в разговоре с Меро — оно произвело тот же сокрушительный эффект, как слово «проституция» в четырехзвездочном отеле. Кроме того, кем я был в глазах этого большого начальника? Жалким лекарем, чья преданность своему делу не компенсировала его посредственности; шарлатаном со стетоскопом, годным лишь на то, чтобы лечить головорезов. Мне не давали перекинуться с Фушаром хотя бы словом. Дескать, он слишком слаб… Почем мне было знать? Я мог пожать ему руку, но медсестра всегда была рядом, и разговаривать с больным не разрешалось.
Это продолжалось с неделю, если мне не изменяет память. Я все так же курсировал между Керрареком и клиникой, беспрестанно размышляя над проблемой револьвера. Выстрел из ружья — вот что было бы в духе Фушара. Револьвер же попахивал убийством. Однако мне не следовало забывать, что никто не должен об этом знать. Фушар был вынужден действовать быстро. Шуан, убивающий своего хозяина, дабы помешать ему нарушить традицию — нет, увольте. Такой сюжетец хорош для какого-нибудь Рене Базена или Бордо. Я же чувствовал, что благородство в превосходной степени граничит с глупостью. Пора было покончить со всеми этими туманными раздумьями.
И вот неизбежно пришло время, когда Фушару разрешили ненадолго принимать посетителей, по-прежнему в присутствии медсестры. Естественно, первой была Эжени. Последовали слезы и объятия. «Это ты собирала мне белье?» Черт побери! Фушар не терял головы и беспокоился о своем револьвере. Затем его навестили моя мать, тетя и сестра, но они, как всегда, говорили шепотом, и тайна исповеди была соблюдена. Наконец, сгорая от нетерпения, я узнал, что недалек тот день, когда нам вернут Фушара. Дома ничто не должно было мне помешать.
Когда старика выписали, мне пришлось выслушать целую лекцию Меро об опасностях возврата болезни. «Не мне вам рассказывать…» или же «Как вам, безусловно, известно» — подобные благодушные присказки предваряли каждую фразу, а я со всем соглашался, как прилежный ученик, мысленно посылая коллегу ко всем чертям. С каждым часом все настойчивее звучал во мне вопрос: «Это ты, не так ли?»
Наконец настал миг, когда я смог задать его Фушару. Эжени чистила на кухне морковь, и скрежет ее ножа доносился до меня сквозь приоткрытую дверь. Я уселся напротив Фушара, снова возлежавшего в шезлонге.
— Я нашел револьвер, — пробормотал я. — Это ты, не так ли?
— Нет, — ответил он, запинаясь, — как вы могли такое подумать?
— В таком случае кто же?
Слезы потекли из глаз Фушара. Он раздражал меня своей старческой сентиментальностью.
— Кто это? — настаивал я. — Никто не узнает. Ну, говори же… Что? Не слышу.
Я приложил ухо к губам старика, и теперь пришел мой черед вздрогнуть, как от выстрела в упор.
— Малышка? — спросил я, выпрямившись. — Что? Какая малышка?
— Клер.