На втором этаже было тихо. Я влетел в комнату Ингрид. Никого. Нет, не совсем. Ее чемодан лежал на кровати, а кровать не была разобрана. Если бы Ингрид здесь спала, она не стала бы застилать кровать, предоставив это Мари-Жанне. Где же моя любимая провела ночь?
Я спустился в кухню. Все было тщательно прибрано. Никакого беспорядка, говорившего о приготовлениях к завтраку. Я пришел в замешательство. Чемодан свидетельствовал о том, что Ингрид собралась в дорогу еще накануне. Это было в ее духе — не дожидаться последнего момента с его суматохой. Значит, она положила чемодан на кровать, и что за этим последовало? На кухне не только не было следов завтрака, но ни малейших признаков ужина, а Ингрид не жаловалась на аппетит. Если бы она оставалась дома в час вечерней трапезы, то что-нибудь обязательно съела. Видимо, она вышла, скучая без дела, немного прогуляться. Ведь я тоже долго блуждал по Бриеру. Но Ингрид не вернулась.
Мне нечего было возразить на этот довод. С отцом и любимой случилось одно и то же, точно зыбучие пески поглотили обоих. Однако в болоте нет зыбучих песков.
Я обшарил все закоулки дома, хотя заранее был уверен, что поиски будут тщетны. Ингрид действительно собиралась уехать со мной — чемодан служил тому доказательством, но произошло необъяснимое. Что мне оставалось делать? Вернуться в Керрарек и сказаться больным. Печаль и страшная тоска, охватившие меня, должны были подтвердить, что я не лгал. Мне предстояло ждать дальнейшего развития событий, и это было нетрудно предвидеть. Обнаружив чемодан, Мари-Жанна примется искать Ингрид повсюду; возможно, она наведет справки в Эрбиньяке и в конце концов известит мужа Ингрид. Белло позвонил в Керрарек, ведь он знает о нашем романе. Безусловно, я с ним поговорю. Затем он сообщит о случившемся в полицию… Одним словом, грядет что-то страшное. При условии, что поиски приведут к какому-либо результату. А к чему они могли привести? Ингрид нигде не было, как и моего отца. Мне следовало лишь молчать и зевать, притворяясь глухим и слепым. «Госпожа Белло?» Я качаю головой. «Между вами что-то было?» Я снова качаю головой. «Вы собирались куда-то уехать?» Опять качаю головой. «Когда вы видели госпожу Белло в последний раз?» Я лишь качаю головой. Отныне мне предстояло стать медведем, мизантропом, старым холостяком, уклоняющимся от любых вопросов. Ладно, так и поступим. Я вернусь в замок, и мать скажет: «Я почти закончила твой свитер».
Здесь мы прервемся. Дай мне передохнуть. Вспоминая эти события, я снова чувствую себя обессиленным, на грани нервного срыва, между жизнью и смертью. Тем, кто будет читать твою книгу, недостанет ни времени, ни сил посочувствовать моему горю и безымянной боли, навалившейся на меня непомерной тяжестью по пути домой. Читатель с нетерпением будет ждать торжествующей радости трех моих женщин и хорошенькой перебранки, маячащей впереди.
А вот и нет! В Керрареке царило уныние.
— Ты как раз вовремя, — сказала мать.
— Почему? Что случилось?
— У Фушара — сердечный приступ. Я позвонила Неделеку. Он-то, по крайней мере, всегда на месте, когда нужна его помощь.
— Я не вижу Клер.
Мать вяло махнула рукой.
— За ней не углядишь. Проведай Фушара.
Фушары занимали три комнаты с западной стороны. Милая квартирка, обставленная, как принято в Вандее, сияла патологической чистотой. Папаша Фушар лежал в шезлонге, опираясь на подушки.
— Он утверждает, что задыхается в кровати, — неодобрительно заметила моя тетя.
Она держала дымящуюся чашку с бесцветной жидкостью.
— Что это еще такое?
— Целебная настойка Pulmonaria officinales… Очень помогает при сердцебиениях.
— Выбросьте к чертовой матери, — завопил я. — И пусть все выйдут. Я хочу спокойно осмотреть больного.
Эжени Фушар утирала слезы. Она сидела возле мужа и держала его за руку.
— Вы тоже, — мягко обратился я к ней. — Оставьте меня с ним наедине. Обещаю сделать все возможное.
Фушар осторожно дышал, положив руку на грудь.
— Тебе очень больно?