Мария поджала губы. Отец повел ее вверх по дорожке, к турнирному полю.
— Дай-ка я посмотрю на тебя без плаща. Да, так, только немного разведи руки. — Он наклонился и внимательно рассмотрел талию и живот, словно покупал кобылу на ярмарке. — Пока еще все ровненько. Нам явно везет. Никто ведь не заметил, верно?
— Могу сказать, отец, я слишком низенькая, вот пока и не замечают.
— Вот и хорошо. — Он посмотрел на нее, прищурившись от солнца. — Тогда все решено. Думается, Виллу-то мы можем сообщить эту новость. Возможно, брат и сестра Кэри обрадуются возможному наследнику, а у Вилла, по крайней мере, достанет ума придержать язык, пока не настанет время делать очередной ход. В конце-то концов, ты носишь, возможно, сына короля. В будущем это может открыть очень привлекательную перспективу.
Дальше они в молчании пошли по наклонной дорожке из гравия, которая вела от серо-зеленой реки к их королю.
Очередной приступ острой боли в животе скрутил Марию, резко отдался во всем позвоночнике. Она сжала пальцы и нахмурила лоб. Боль прошла так же внезапно, как и возникла.
Анна склонила свою гладко зачесанную голову к сестре, но не дотронулась до нее.
— Мария, пришло время? Позвать матушку или Симонетту?
Мария медленно покачала головой, распущенные светлые волосы рассыпались по спине и плечам.
— Уверена, что это пока еще ложные схватки. Я не хочу, чтобы меня снова укладывали в постель и понапрасну звали повитуху. Так глупо тогда вышло! Но теперь я чувствую, что дитя опустилось ниже. Так что, наверное, уже скоро. — Крошечные капельки слез трепетали на густых ресницах, но не скатывались с них. — Ах, как я была бы рада, Анна, если бы закончилось это невыносимое ожидание.
— Это я могу понять, Мария. Если бы я занимала такое восхитительное положение, мне тоже не терпелось бы вернуться ко двору. А здесь никого и ничего — ни танцев, ни пиров, ни chevaliers charmants, которыми можно помыкать развлечения ради!
— Я вовсе не говорила, будто мне не терпится уехать из Гевера, Анна. Неужто тебя все эти годы, проведенные при дворе Франциска, не тянуло домой?
— Поначалу, наверное, тянуло — когда я была совсем маленькой.
— Но тебе и сейчас всего четырнадцать!
— Уже почти пятнадцать, сестра, — вполне достаточно, чтобы стремиться к увеселениям Амбуаза и Шамбора. По счастью, нынешняя ссылка в сельскую глушь не продлится долго: отец обещал, что меня возьмут к английскому двору, я буду служить королеве. Во Франции говорят, Мария, что она очень скучная, вечно хандрит, а под своими давно вышедшими из моды платьями носит власяницу. Она и вправду вторая Клод?
— Она не пользуется любовью своего господина, Анна, и в этом они с французской королевой схожи. Только для нее это, вероятно, более трагично, ведь когда-то она была любима; должно быть, ее мучат воспоминания и чувство утраты. Говорят, король выбрал ее в жены, выполняя последнюю волю своего отца. Сомневаюсь, чтобы король Франциск хоть капельку любил несчастную Клод. Да, и еще ведь дети. У Ее величества было шесть мертворожденных младенцев, и человек, которого она обожает, отвернулся от нее. — Мария прикрыла руками свой огромный живот, словно защищая младенца.
— Извини, что заставила тебя рассказывать о мертворожденных младенцах, Мария. Я не хотела тебя огорчить. — Анна давно уже отложила в траву пяльцы с вышиванием, и сейчас, за беседой, похрустывала последними осенними орехами. — А если откровенно, Мария, каково все это? Я уже достаточно взрослая, чтобы знать такие вещи.
— Каково носить ребенка?
— Да нет же, курочка глупенькая! Каково принадлежать цезарю, делить с ним ложе, видеть, что все стараются тебе угодить? Ну, и родить ему дитя, конечно.
— Этот младенец — дитя господина моего Вилла Кэрри, Анна. Я уж тебе не раз говорила.
— А отец говорит, что, возможно, это дитя короля и нам надо помалкивать в разговорах с посторонними — пусть себе гадают.
— Не отцу приходится рожать этого младенца, а я не желаю, чтобы Вилл услышал от тебя такие речи. Будь добра, Анна, постарайся это понять.