Я еще раз представила себе нашу Лидочку с волчьим билетом, мысленно посчитала до десяти и проникновенно сказала:
– Швабра Игоревна, то есть… я вас очень прошу, давайте вместе подумаем о судьбе моей сестры, она ведь еще ребенок! Я вас очень прошу, не сердитесь на нее… Ну, пожалуйста, я же с вами как с человеком!
– Не надо со мной как с человеком, – покачала головой Лидочкина Учительница.
– А как же мне с вами? – озадаченно спросила я.
– Как с учителем.
Она протянула руку за листком, а я, вместо того чтобы отдать ей листок, быстрым движением скомкала его и сунула себе в карман. Раз уж она не человек, а учитель, то все средства хороши!
– Это копия, – радостно сказала Швабра Игоревна, – а подлинник у директора. Еще одну копию могу вам дать с собой на память, и не забудьте показать это вашей матери и отцу. Идите к директору и забирайте документы.
Я не забрала Лидочкины документы – не хотела идти к директору такой заплаканной и униженной. Мне нужно было прийти в себя, и я зашла в соседний со школой «Кофе-хауз» выпить кофе. Я не люблю «Кофе-хауз», но сейчас мне было все равно.
Я заказала капучино и, положив голову на руки, принялась плакать – специально хотела выплакать все слезы и прийти к директору гордой и безразличной.
– Лиза, – раздалось надо мной, и сначала во мне что-то упало, а потом я подняла голову и увидела – надо мной стоял Сергей.
– Как будто я в Москве, – пробормотала я.
– Ты в Петербурге, – заверил меня Сергей. – У меня здесь встреча. Я сначала не хотел к тебе подходить, но ты плачешь. Какая же из твоих натур плачет – вторая, третья? Я могу им чем-нибудь помочь?..
– Никакая натура, это я сама плачу… Лидочка… несчастье… Что мне делать?.. Никто не может помочь… – Я помотала головой, помахала рукой и даже, кажется, дернула ногой, всем своим видом показывая – уйди!..
Но он не ушел, а уселся за мой стол и призывно махнул рукой официантке.
– Что-нибудь сладкое? Пирожное, мороженое? – снисходительно спросил он, словно я ребенок и меня в моем горе можно утешить мороженым.
– Мороженое, – всхлипнула я, вытирая глаза и нос рукавом.
Сергей читал Лидочкино письмо-копию и удивленно посмеивался и похмыкивал, а я ела мороженое и, все еще всхлипывая, говорила:
– Лидочка, конечно, маленькая дрянь, но сейчас не время думать, почему у нее вместо нравственности пустое место… ее надо спасать!…Что с ней будет?! Они напишут ей такую характеристику, что ее не возьмут в приличную школу, а в дворовой школе она вообще учиться не будет… Будет болтаться по улицам, не получит аттестат, никуда не поступит и станет проституткой… А ведь она еще ребенок, она может исправиться! – Я опять заплакала… Будет болтаться по улицам, станет проституткой, наша дурочка Лидочка в платке с ее вечно больными ушами… – А Лидочкина Учительница Швабра Игоревна – неужели она останется безнаказанной? Она сама безнравственная похуже Лидочки! Читать вслух такие письма, произносить такие слова!.. Зачем ей это? А может быть, она сексуальный маньяк?..
– Юридически она неуязвима… унижение чести и достоинства как основание для вчинения иска предполагает, что истец подразумевает изменение общественного мнения о себе. Но в данном случае любой адвокат докажет, что действие, оказанное чтением этого письма, не расходится с общественной оценкой личности твоей сестры… Не знаю, что здесь можно поделать.
Я вдруг перестала плакать и, перегнувшись через стол к Сергею, громко прошептала:
– Я знаю, что делать! Мне нужно умыться, переодеться в строгий костюм… Прости, я побегу – у меня тут рядом живет подруга, я возьму у нее черный костюм, надену темные очки… Ну, как тебе моя мысль?
– Неплохая. Но зачем весь этот маскарад?