У окна — большой письменный стол. Сейчас пустой, но с царапинами на столешнице, словно что-то всё время двигали вперёд-назад. Пишущую машинку?
На старой фотографии, что сохранилась у Кати, отец сидит за таким раритетом с круглыми клавишами и с трубкой в зубах, как Хемингуэй. И стол завален бумагами и разными безделушками.
Сейчас о дорогих отцу предметах на столе напоминали только пятна, более тёмные на фоне остальной выцветшей древесины.
Диван дважды делил комнату на зоны. За короткой спинкой — спальня; большая двуспальная кровать, накрытая китайским пледом из флиса, ещё с этикеткой; слева от неё шкаф, справа — пусто, а потом только окно и письменный стол.
За длинной — кухня. Обеденный стол со стульями как в дешёвых забегаловках, тоже безликий и новый. За ним китайской стеной вытянулся весь стандартный кухонный набор: плита, мойка, духовка, микроволновая печь на столешнице под навесными ящиками. Всё старое, но с посудой. Пожелтевший от времени пластик холодильника.
Катя заглянула туда без особой нужды. В нос резануло затхлым запахом, и она поспешила закрыть дверь агрегата.
— А здесь очень даже неплохо, — не разделил её разочарование Глеб.
— А со светом что делать? — пошла Катя в коридорчик, из которого её новый знакомый только что вернулся. Там оказалось несколько дверей, за одной из них — ванная комната.
— Сейчас порешаем, — ответил Глеб, и она услышала, как он набирает чей-то номер. — Здравствуйте! Адамов.
Душевая кабина, унитаз, раковина. Чувствуя себя ведущей шоу «Ревизорро», Кате прямо захотелось надеть белые перчатки и проверить блестящий в полумраке кафель на чистоту. Застоявшийся запах сырости не давал надежду на высокие показатели. Зато шумно отплёвываясь, из крана потекла вода.
Удобства не во дворе, значит, жизнь у отца была здесь неплохо налажена. Ещё здесь можно остановиться, а, значит, не придётся снимать гостиницу и можно жить в двух шагах от моря. Ведь море было второй причиной, почему Катя приехала.
— Здесь что, центральное водоснабжение? — крикнула она, но Глеб не услышал.
Обследовав хозяйственное помещение с бойлером и стиральной машиной, Катя обнаружила ещё одну маленькую комнатку, заваленную коробками. И, открыв плотный картон, увидела заросшие жиром и пылью банки со специями, подставку под горячее из склеенных и обгоревших спилов можжевельника, выщербленный нож с костяной ручкой. Хлам, которому ни один нормальный человек бы не обрадовался. Ну, кроме дочери умершего писателя, конечно, увидевшей вещи отца.
Воодушевлённая находкой и количеством составленных одна на одну коробок, она подёргала заднюю железную дверь, отгороженную рамой с москитной сеткой. Заперто.
Когда Катя вернулась за ключами, Глеб развалился на диване, всё ещё прижимая к уху телефон. Он выглядел так естественно в антураже чужого жилья, похожего на съёмное бунгало, что у Кати язык чесался сказать ему: «Ты бы хоть обувь снял!» и кинуть пляжным полотенцем, когда он однозначно пошлёт её куда подальше.
Девушка так явно это представила, как он согнёт ногу, защищаясь, и поймает полотенце, что даже улыбнулась.
— Не знаю, чему ты улыбаешься, — посмотрел Глеб на неё с интересом, — Но здесь ещё и отопление центральное.
Он показал на батареи, когда закончил говорить. Под каждым из трёх окон и правда торчало по плоской металлической бандуре.
— Электрики сейчас приедут. Свет отключили за неуплату. Но я договорился, они подключат. Потом сама разберёшься с долгами.
Катя кивнула.
Поковырявшись с замком, она распахнула настежь двери чёрного хода, за ними увидела захламлённый двор, сарай и заросший бурьяном огород. Парадную дверь тоже открыла, чтобы проветрить это затхлое помещение, отгороженное от непрошеных насекомых москитными сетками. Плохо помытый холодильник она тоже открыла настежь, искоса поглядывая на Глеба, который, уткнувшись в телефон, похоже забыл и про неё, и про то, где вообще находится.
Он явно был из тех, кто везде чувствует себя как дома. А Катя, как настоящая женщина, ринулась наводить уют.