— Это из-за близости моря? Такой шум? — спросила девушка, прислушиваясь.
— Это просто ветер, — ответил Глеб, паркуя машину у давно некрашеного, но ровненького штакетника.
На закрытой калитке висел кусок фанеры. Аккуратная надпись белой краской: «Кроны».
— Вот и твоё имение, — парень заглушил мотор. — Смотрела «Унесённые ветром»?
— Тара? Двенадцать дубов?
— Во, во, — показал он пальцем на деревья. — Домишко, конечно, поменьше, чем в кино. Но этим монгольским дубам лет по сто, не меньше. Вот и шумят.
Тёмные искривлённые стволы деревьев заканчивались где-то высоко в небе. И широкие раскидистые кроны накрывали белый одноэтажный дом дрожащим зелёным облаком резных листьев.
Катерина с волнением открыла дверь машины и спрыгнула в траву у забора. Руки сами вцепились в невысокий штакетник. Сердце бешено колотилось. От калитки к крыльцу вела широкая тропинка, выложенная кирпичом. На покосившейся веранде стояло старое кресло.
— Ты куда? — оглянулась девушка, когда Глеб уже дошёл до конца забора.
— К соседям, за ключами, — качнул он брелоком от машины и улыбнулся. — Не скучай, я быстро!
Но взволнованной Кате было сейчас не до его шуточек. Калитка скрипнула, пропуская её внутрь. Прохладный ветерок с моря подтолкнул в спину.
Заросший травой двор. Утопающий в тени дом.
«Кроны», значит», — улыбнулась она и подняла голову вверх на деревья.
— Ну, здравствуйте, кроны!
Новую хозяйку встретил тяжёлый спёртый запах чужого жилья.
Одна большая комната. Эдакий деревенский лофт. Небольшой. Неуютный.
— Ясно, — Глеб щёлкнул туда-сюда выключателем. — Света нет.
Он поставил чемодан и ушёл в коридор между кухонным гарнитуром и стеной. Катя осталась осматриваться.
И первое, что резануло глаза — здесь ничего не осталось от отца. Первое и главное, ради чего Катя ехала, — прикоснуться к его вещам, услышать дыхание его жизни, погрузиться в его мир, сложный, непонятый, противоречивый и, возможно, почувствовать душевное родство — всё это было безвозвратно утеряно.
После грубо наведённого здесь кем-то порядка, этот дом был похож на номер дешёвого отеля. Безлик, плохо убран и пропах табаком.
И всё же взгляд упрямо искал хоть какие-то зацепки.
По центру — большой диван буквой «Г». Катя погладила потёртую спинку. Место, где отец сидел перед плоским телевизором, продавлено сильнее. На бежевом рубчатом вельвете — грязные следы. Журнальный столик с круглыми отпечатками от мокрых стаканов.