— Мама едет во Фрезно, хотите с ней? — сказал он им.
Вскоре он стоял один под деревом и высматривал мертвые ветки. Потом полез на дерево и принялся подрезать самую нижнюю из высохших ветвей, но вдруг бросил это дело, спустился, вошел в дом и позвонил другу в Мадеру, человеку, которого он знал больше двадцати лет, еще раньше, чем Дейда Назаренуса. Он позвонил этому человеку неспроста, но пока они болтали, он решил не раскрывать ему причину звонка. Вместо этого он попросил своего друга выбраться к ним как-нибудь на днях, чем скорее, тем лучше. Потом он снова пошел к оливе, — надо же было срезать хоть одну из этих самых мертвых веток.
В «Бьюике» выпуска 1948 года женщина не переставала удивляться: что могло так задеть и расстроить ее мужа? Щебет детей, — обычно она так любила его, — теперь раздражал. Шлепнув вдруг самую маленькую за то, что та не притихла, даже когда мать дважды попросила ее, Мэй Уолз свернула машину с шоссе и затормозила. Она молча заплакала вместе с ребенком, и спустя мгновение плакали уже все четверо, словно знали — о чем и почему.
Ева Назаренус сидела между Коди Боуном и Рэксом Назаренусом, с одного боку — машинист, с другого — мальчик. Третий мужчина, ее отец, сидел сзади.
Она была с тремя мужчинами, с тремя мальчиками, и ехала по жаркой дороге, по обе стороны которой тянулись узкие оросительные каналы, заросшие всякой травой. Позади каналов были виноградные кусты и деревья, посаженные в таком прекрасном порядке, что каждый раз, когда ты смотрел на них, проезжая мимо, перед тобой открывалась цельная большая картина, вобравшая в себя множество четких маленьких композиций.
Место здесь было совсем иное, совсем иною была и дорога. Солнце и птицы ранним утром — вот чем была здесь дорога. Не суматоха, не толпы людей, а спокойные ряды деревьев — вот чем была здесь дорога. Каждое дерево стояло на своем месте. Оно стояло так долго, что если бы какому-нибудь мальчику захотелось взобраться на него, то для этого понадобилось бы сделать только то, что сделал ее брат Рэкс: подняться по стволу вверх и потом подниматься все выше и выше и, добравшись до спелых инжиров, бросить их вниз, так чтобы они падали из рук в руки. Большую часть плодов она не поймала. Те, что поймала, помялись немного, но она их все равно съела — целых три. Остальные же припрятала для отца, для матери и для человека, потерявшего свою маму, на случай, если он пройдет мимо.
Она давно слышала о Кловисе, о Дейде Назаренусе и о Кловисе. И вот она была здесь и в машине, ехала смотреть, что будет делать Рэд.
Что собирался делать Рэд? Не иначе как что-нибудь особенное. Человек рядом с ней тоже был особенный. Она не знала его, но чувствовала, что он хороший. Рэд вначале сидел спокойно, но увидев вдруг зайца, перебегавшего дорогу, задвигался, заговорил.
— Заяц, папа! — сказал он. — Увидел ты зайца? Послушай, а почему он такой?
Ева слышала, как ее отец, прилагая все усилия, старался ответить на вопрос Рэда, — так он делал всегда, всегда старался ответить и Рэду, и ей, и маме, и к каждому вопросу относился серьезно, раздумывал над ним, искал правильный ответ. Ей захотелось помочь ему и утешить — она встала и перелезла через переднее сиденье, чтобы быть с отцом.
Ивен помог девочке перебраться через сиденье, все еще продолжая отвечать Рэду, но, отвечая, он заглянул ей в глаза и потом усадил рядом. Она обняла его и сжала со всей силой, потому что он был единственный, он был лучший, лучше, чем все они остальные вместе взятые, он был тот, кто действительно понимал и любил ее, тот, от кого пахло так, как — она знала — должно пахнуть от мужчины, тот, у кого были лицо, руки и облик ее собственного мужчины. Она сжала его со всей силой, а потом оторвалась и — села спокойно рядом, сложив руки на коленях, и всю дорогу оставалась на заднем сиденьи, была тут, с ним.
Коди Боун знал Дейда Назаренуса уже двадцать лет, с тех пор, когда Дейд прикатил сюда в фордовском родстере с откинутым верхом и ездил по всему району, отыскивая себе виноградник. Наконец он выбрал превосходный виноградник Орвала Олби; свои шестьдесят акров Орвал приобрел почти задаром. Дейд приехал из города, из штата Нью-Джерси. Он ничего не знал о виноградниках, ничего о ценах на землю, он просто хотел места, где можно поставить дом, ему понравился Кловис, ему понравилось за городом, и ему понравились шестьдесят акров Олби. Он купил землю — его, конечно, надули, — построил себе прекрасный дом, поболтался тут пару лет, обрабатывая участок один и заводя помощников только при уборке урожая, а потом уехал куда-то на месяц. Вернулся Дейд с девушкой; она была невысокая, темноволосая и казалась очень влюбленной в него. Она была городская девушка с умными глазами и с горячей, нетерпеливой страстью добираться до сути вещей или просто забавляться, не вникая в суть, когда это неинтересно. При виде ее каждый чувствовал радость. Она умела быть милее и обходительнее любой другой женщины в Кловисе — но всего минуту, а потом ей становилось скучно, до смерти скучно с кем бы то ни было. Она любила цветы и уговорила Дейда вызвать садовода и разбить целый сад — там были все сорта роз, сирень, олеандры и еще много чего другого. Ее звали Беатрис, но Дейд называл ее Трикс. Ходи слышал, что у Дейда есть младший брат, преподающий где-то в университете, но оба раза, когда этот брат приезжал (давно уже) к Дейду, Коди упустил его из виду. Из года в год он видел вместе Дейда и Трикс, двух мальчиков и маленькую девочку, и он верил, что ничего на свете не может разбить то, что соединяет Дейда и Трикс. Но в один прекрасный день до него дошла новость — Дейд живет на винограднике один, Трикс с детьми уехала, и Дейд не желает говорить об этом.
А потом Коди увидел наконец брата Дейда — тот стоял на станции с Уорреном Уолзом, и Коди сразу же узнал его, а рядом с ним был сын, очень похожий на отца и на дядю. Придя домой, Коди рассказал своему младшему, Барту, о брате Дейда и его сыне, которого зовут Рэд.
— Братья выглядят совсем одинаково, одинаково стоят, одинаково ходят, одинаково разговаривают, — сказал он. — Он профессор в Стэнфорде. Я собираюсь покатать его сына на паровозе. У этого мальчика очень умные глаза. Я знаю, он боится, но поездить ему все равно хочется, очень.
Барт вернулся из Фрезно, как раз когда Коди собирался лечь. Отец и сын вдвоем занимали весь дом; мать юноши умерла десять лет назад, а его братья и сестры уже обзавелись своими семьями и жили — кто в Лос-Анжелосе, кто в Сан-Франциско.
— Ну вот, — сказал юноша, — и я с ним повстречался.
— С кем? — сказал Коди.
— С братом Дейда, — сказал Барт. — Ехал я себе на машине и вдруг вижу: кто-то пересек дорогу и бегом — в виноградники. Я сделал круг, подрулил к виноградникам с другой стороны, смотрю: он выбежал, споткнулся и упал, потом поднялся, потом снова споткнулся и упал и больше уже не поднялся. Я и понятия не имел, кто это. Подъехал, подошел посмотреть. Отвез его во Фрезно. В скверном он был состоянии, по-моему.
— Пьяный, что ли?
— Не думаю, что в этом было дело. Хотя он и был выпивши.
— Где ты его оставил?
— Возле публичной библиотеки. Он вошел в бар на углу.