— Ве…
«Вестимо», — хотел сказать, поймал себя за язык, поперхнувшись, докончил:
— Ведать не ведою ничего.
— И что ты изменник, переветник немецкий, не ведаешь? Может, ты и того не знаешь, что отец твой немцам служил?
Олекса раскрыл рот и застыл.
— И кого ты даве с обозом привез, неведомо тебе?
Олекса молчал, горница закружилась в глазах.
— Вот что, купец, шутить не будем. За железо, что Озваду продал, заплатишь пять гривен. Мне заплатишь, за то, что промолчу. А коли другие узнают — на себя пеняй. А о другом…
— Отец, я — переветники?! — выдохнул наконец Олекса. Пять гривен сейчас для него мало что значили.
— Да, купец. Отец твой с Борисовой чадью, с изменником Твердятой дело имел.
— То когда было?! Да и не было того! Отец на Чудском сражался!
— Ну, давно ли, нет — яблоко от яблони недалеко падает! А чего тебя Жирослав, покойник, не тем будь помянут, так любил? Мотри, невесту высватал! Тоже давно было? Эх, купец! Железо ты продал, а одно ли железо привез из заморской земли? Сам прежде, а возы потом? А где ты половину обоза потерял-посеял? А что в тех было возах, железо, баешь?
— Железо, одно железо! — смятенно пробормотал Олекса.
— А ежель я на совете, в братстве заморских купцов твоем, докажу, что покойника Творимира сын, купец Олекса, нынче с краденым железом, тайно…
— Не краденое. Мое! Сам ты, сам ты…
— С краденым железом, — жестко повторил Ратибор, — иноземного соглядатая привез, и послухов на то представлю…
— Соглядатая?!
— Да. И не впервой. А что возят, переветничают, то всем ведомо.
Допрежь только не сыскать было кто. А теперь… Сам ты при возах не был, не докажешь. А что за тайный воз твой ночью завозили с Неревского конца?
— Дак то…
(И взмок: чуть бы — и Дмитра выдал!) — А на немецком дворе посол незван неведомо кто в тот же день объявился. Дак как же не ты! Теперя, ежели я на то все послухов представлю, кому поверят?
— Мне!