— Не понял!
— Да все ты понял, Гош!
— Нет, я не понял, откуда ты знаешь, что Губарь на меня попер в «Охотничьем зале». Нас тогда двое было в сортире, он и я.
— …А из унитаза на него смотрели проницательные глаза майора Пронина. То бишь полковника Бобовича.
— Нет, кроме шуток!
— Кроме шуток? Вас двое было? Ты мне ничего не говорил. Значит?
— Что, тебе Губарь рассказал?
— Рассказал. Губарь. Мне.
— А еще кому?
— Вот подойдем к «Алмазу» — сам у него и спросишь. Без свидетелей. Я отвернусь. И Вольту отвлеку. И обещаю из унитаза не подглядывать.
— Плохо…
— Что?
— Все плохо! Если Губарь наябедничал кому-то еще, кроме тебя, не видать мне…
— Ну-ну?
— Да ладно, так…
— Так, да не так, Гош. Насчет вашей стычки в сортире Губарь никому не ябедничал. Тем более руководству.
— Никому?! А тебе?!
— Мне — потому что не ябедничал, а попросил через меня перед тобой извиниться. Ну стресс, минутное затмение, нервы, лишний стакан. Короче, извини. Губаря. Гош?
— А сам он не мог мне сказать? По-мужски! Почему через тебя?
— Когда? Он же сразу, через трое суток, — на Байконур, в ТКС, и — к «Алмазу». Вместе с Большой.
— Ну да, ну да…
— Он больше не будет. Гош?