– Не помню. Время от времени появлялась эта несносная особа с завидущими глазами… как же ее?.. Ваша одноклассница.
– Лунькова?
– Вот-вот. А больше никого не помню. Были какие-то мальчики, по-моему, всякий раз – разные. Захаживала еще одна блеклая девица… если я ничего не путаю, они вместе с Радмилой готовиись к сессии. Ну, и болтали, разумеется. Так, пустой никчемный треп. Я даже приблизительно не могу вспомнить о чем. Если моя и дочь и вела с кем-то серьезные разговоры, то не при мне. Меня она давно уже не пускает в свою жизнь.
– Понятно. А с кем-нибудь из родственников она общалась?
– Нет у нее родственников, кроме меня. Мои родители умерли, когда Радмиле было четыре года. Один за другим: сначала мама, через три месяца – отец. Братьев и сестер у меня нет. У мамы был брат, но погиб еще в войну, от голода. А отец был единственным ребенком, его отца и моего деда репрессировали, когда папе и года не испонилось. От бабушки вся родня отвернулась, поддерживать отношения с женой "врага народа" считалось опасным. Так что если у меня и есть где-то троюродные родственники, то мне о них ничего не известно. Радмиле – тем более.
– А ее родные со стороны отца?
Марина Захаровна резанула по мне острым взглядом.
– Они даже не подозревают о ее рождении. Неужели Радмила тебе не рассказывала? Мы с Георгием вместе учились. Полюбили друг друга, подали заявление в загс. И тут его внезапно отчисляют из университета и велят в сорок восемь часов покинуть страну. Он пытался выяснить, что ему инкриминируют, но с ним просто не стали разговаривать. Подозреваю, что дело в каких-то службистских играх, ведь СССР с Югославией не очень ладили. Короче говоря, Георгия выслали, а я только после его отъезда поняла, что у нас будет ребенок. Хотела разыскать его через посольство, но папа с мамой запретили. Боялись, что меня тоже отчислят с последнего курса. В восемьдесят девятом я все-таки сходила в посольство, они послали запрос. А через месяц сообщили мне, что Георгий погиб. Разыскивать его родственников я не стала: у меня тогда уже мама болела, не до того было.
– А потом?
– А потом решила, что ни к чему это, – отрезала Марина Захаровна и, словно предупреждая мой следующий вопрос, напустилась на меня: – Не понимаю, зачем тебе понадобились наши родственники! На Радмилу даже не покушались, так что о наследстве речь не идет. Зачем бы родственникам убивать ее мужа и подстраивать, чтобы Раду за это посадили?
Я пожала плечами.
– Ненависть между родственниками – обычное, в общем-то, дело. Поссорившись с неродным человеком, можно разойтись в разные стороны, а от родственника, тем более близкого, никуда не денешься.
Мадам Зимина недобро усмехнулась.
– Так. Ясно. Тебе, случайно, мое алиби не требуется?
– А оно у вас есть?
– Смотря на какое время.
– На вчерашний вечер, промежуток от двадцати двух до двадцати трех.
– Тогда нет. Вчера вечером у меня была ученица, но она ушла в начале десятого. До Митино добираться час с небольшим, так что я вполне могла уложиться.
– А что вы делали после ученицы?
– Поела. Вымыла посуду. Посмотрела "Новости культуры" и фильм про Гендельштейна. Потом легла спать.
– И к вам никто не заходил? Не звонил?
– Нет… Ах, да! Я вышла вынести мусор и встретила на лестнице соседку с эрделем.