- Однако, алтайский мальчик, - подслеповатые глаза Мундуса уставились на Кирика. - Чей ты?
- У него родных нет. Жил у русского заимщика Зотникова, друга Яжная и Кульджинова.
- У Евстигнейки? - И, как бы отвечая на свой вопрос, Мундус добавил: - Шибко худой человек, черное сердце у него. Яжнай худой, Кульджинов худой. Садись к огню. - Старик указал на место рядом с собой. - Сейчас кушать будем… Темир, - обратился он к сыну, - налей парнишке чегеня. Пускай пьет. Ишь, какой тощий! - Он сочувственно похлопал Кирика по сухим лопаткам.
Вечером в аил Мундуса собрался народ. Пришли слепой Барамай с внуком, Амыр с сыном, горбатый Кичиней и другие.
Мундус закурил трубку и передал ее соседу. Тот, сделав затяжку, протянул ее второму, и, когда трубка обошла мужчин и вернулась к хозяину, начался разговор.
- Ну, как белковал? - спросил Темира маленький Кичиней.
- Хорошо, - ответил охотник. - Скворца нашел.
- Это зимой-то? - Повернувшись к говорившему, слепой Барамай недоверчиво покачал головой.
Темир подвел Кирика к старику:
- Убедись.
Барамай ощупал мальчика, спросил, как зовут.
- Карабарчик, - ответил тот.
- Однако, на Алтае скоро будет весна, - старик многозначительно улыбнулся. - В тайге появились молодые скворцы.
- Скоро будет весна, - повторил за ним Амыр. - Скоро! - тряхнул он уверенно головой.
Мундус поднялся от костра, горевшего посредине жилища, и, взяв топшур, тронул струны.
В аиле раздалась песня:
Печально звенели струны топшура, и, вторя им, рыдающим голосом пел старый Мундус:
Певец умолк. В аиле стояла тишина, нарушаемая лишь треском горящих дров, и, казалось, дым от костра, медленно клубясь, выносил с собой к темному небу отзвуки скорбной песни.
Первым прервал молчание молодой охотник Амат:
- Кам Каакаш велел привести к нему белую кобылицу, а то злой дух пошлет на наше стойбище несчастье.
- Мало он от нас баранов угнал? - Горбатый Кичиней вскочил на ноги. - Он обманщик!
- Где возьмем белую кобылицу?