Вернулась Татьяна минут через пятнадцать; всё это время они слушали Лёвкины байки про кино. Лёвка, как выяснилось, год назад подался в каскадёры и был ходячим кладезем съёмочных анекдотов. Один такой – о слетевшем со шланга распылителе и струе, выбившей из рук героя романтической сцены зонт, а с героини сорвавшей парик – он как раз и рассказывал, когда Танька к ним присоединилась. Поэтому Ася ушла не сразу, сначала дослушала Лёвку, посмеялась над его историей и последовавшими комментариями. Минут пять, должно быть, прошло, прежде чем она ушла. И ещё, наверное, десять до её возвращения…
О том, что происходит что-то неладное, им дала знать Айша. Собака начинала призывно погавкивать всякий раз, когда кто-то спускался с веранды – видно, надеялась, что идут к ней. Заслышав шаги хозяйки, Айша воодушевилась сверх меры и, хотя Ася попыталась успокоить зверюгу, крикнув, что выпустит её на обратном пути, псина лаяла, повизгивала, кидалась на дверь гаража все эти десять минут. А потом вдруг жалобно заскулила. Встревоженные, они вскочили, заозирались и увидели, как из-за угла дома выходит Ася – бледная до синевы. Не отвечая на вопросы, она медленно поднялась по ступеням и упала на руки Яну, который едва успел её подхватить.
Лёвка и Федя мигом оказались рядом, помогли перенести девушку в дом, уложить на диван. Фёдор послушал пульс и сказал Таньке, принявшейся было махать перед Асиным лицом каким-то журналом:
– Лучше поищи нашатырь. Он, должно быть, на кухне или здесь, если Лулу не утащила к себе.
Ян с Лёвкой, видя, что он расстёгивает на Асе блузку, тоже занялись поисками нашатыря.
– Может, спросить у Лулу? – предложил Лёвка.
– Ну её на фиг с её хиханьками! – скривился Федя. – И нашатырь тут, похоже, слабоват будет, надо стимулятор колоть. Я сгоняю за своим дежурным чемоданом.
И он сгонял. И вколол. Но стимулятор тоже оказался "слабоват", потому что Ася, едва придя в себя, прошептала "Лулу…" и снова обмякла. Тогда Федя разломил другую ампулу, сунул Таньке со словами "держи у её носа", и снова рванул к двери, бросив через плечо Яну с Лёвкой:
– Пойдём посмотрим, что там с Лулу.
В "кабинете" Лулу было дымно, жарко и смрадно. Горели свечи, чадил камин, воняло парафином и палёной пластмассой. Шторы задёрнуты, полутьма, дым ест глаза… В общем, Ян понял, что увидел, только когда Лёвка за его спиной включил свет.
Лулу сидела боком к дверям, запрокинув голову на спинку кресла. Глаза её были открыты, рот закрыт, а под подбородком зияла распахнутая во всё горло рана. Кровь… алая на белом, тёмно-красная – на тёмном, почти чёрная – в луже под креслом. Кровь ещё капала на ковёр с подлокотников, с рук и одежды Лулу, и её было столько, что Ян сам едва не потерял сознание. Во всяком случае, дурноту он почувствовал и поспешил выйти на воздух. А каскадёр-Лёвка выскочил ещё раньше…
– Вы ведь понимаете, Ян Мирославович, какой вывод непреложно следует из ваших показаний?
Повисла пауза. Рыжая впилась в Яна взглядом, ожидая ответа, а он не сразу сообразил, что она задала вопрос, и молча таращился на её конопатую физиономию. В какой-то момент бледно-голубые глазки в обрамлении цыплячьих ресниц вдруг показались ему не детскими, а старческими. И веснушки стали подозрительно похожи на старческие пигментные пятна. Он бы, пожалуй, не удивился, если бы гладкая кожа на лбу и щеках сморщилась и пошла складками. Подумаешь, законы природы! В такой день может произойти что угодно.
До непреложного вывода он, конечно, додумался; времени было – хоть отбавляй. Пока ждали полицию и прочих компетентных товарищей, пока криминалисты осматривали дачу и участок, а следователь писала протокол, пока разбирались с одеждой и обувью (то, что было надето на них, опер вежливо, но твёрдо попросил сдать криминалистам), пока допрашивали Таньку (Ася сказала, что ничего не помнит, и допрашивать её Федя, сославшись на свою профессию и медицинскую этику, не позволил), Ян успел отойти от шока и сложить… даже не два и два, а один и один.
Посторонние на участок забраться не могли: Айша наверняка подняла бы лай вроде того, каким встретила следственно-оперативную группу. С той минуты, как Лулу, живая и невредимая, на глазах у пятерых свидетелей удалилась на свою половину дома, и до того момента, когда Айша подняла тревогу, Ян, Лёвка и Федя всё время были друг у друга на виду. С веранды отлучались только девчонки. Татьяна и Ася. Вывод напрашивается сам собой, только вот Ян не в силах его принять. Даже мысленно.
– Так которая из двух, как по-вашему? – безжалостно подтолкнула его рыжая ведьма.
Ян опустил глаза, пробормотал:
– По-моему, это бред…
Прямодушная отважная Танька. Ася – женственная и нежная, как цветок. В обеих он был когда-то тайно влюблён. В двенадцать лет – в Таньку, в пятнадцать – в Асю. И (Ян готов спорить) не он один. И Алик, и Федя, и Лёвка точно так же выпендривались, гоношились, чуть не ходили колесом, когда предмет его старательно, но неумело скрываемого мальчишеского чувства оказывался в пределах видимости. Хорошо, что неписанный кодекс ватажного братства в их компании исключал всякие шуры-муры, иначе они бы передрались и рассорились.
Вообразить, что Танька встаёт у Лулу за спиной, зажимает ей рот, запрокидывает голову, рассекает горло, а потом идёт к друзьям, хохочет, изображает в лицах сеанс гадания, невозможно. И совсем уж немыслимо представить себе орудующую мясницким ножом субтильную Асю, прославившуюся на весь посёлок своим мягкосердечием и обмороками при виде крови. Нет никакого сомнения, что её последний обморок был настоящим, спортивного врача актёрскими трюками не проведёшь. И даже если поставить под вопрос Федину компетентность, разве сам Ян не видел Асино лицо, белизной не уступающее пластырю на ладошке? Такой убедительности ни один Станиславский не обучит.
– Вы же неглупый человек, господин Вежбицкий. И образование у вас естественнонаучное. В мистику и чудеса верить не должны бы, – принялась увещевать рыжая. – Мы, разумеется, проведём следственный эксперимент, выясним, как среагирует запертая в гараже собака на попытку постороннего проникнуть в дом с противоположной стороны участка. Но вы сами понимаете: вероятность того, что убил кто-то пришлый, ничтожна.