Однажды во дворце начался переполох. Государь приказал Скуратову:
— Готовь срочно сотню отборных ратников. Сон мне нынче был: в Немецкой слободе змеи чужеземные замыслили на меня злое дело.
Удивился Скуратов:
— Неужто?
— Не рассуждай, собачий сын! И чтоб все в чёрном были. Сокрушу их, блудодеев еретических, гордыню.
Скуратов угодливо осклабился:
— И впрямь, батюшка, много кичиться, аспиды, стали!
— Передо мной не шибко покичишься!
— Это так, мы им нынче укорот сделаем. Можно исполнять?
— Беги! — Иоанн Васильевич — сграбастал в ладонь бороденку, погладил свой подбородок: признак предвкушения удовольствия.
Вскоре зловещая кавалькада неслась на окраину Москвы. Одним из всадников был громадный детина, под которым порой проседал рослый жеребец. Это был Никита.
И вот началось нечто бессмысленное и по жестокости невообразимое. Хотя на улице был дикий холод, моросил беспрестанно мелкий дождь, всех жителей — мужчин, детей, женщин, стариков — раздели догола и выгнали на улицу.
— Девиц отделяйте! — крикнул молодой Басманов.
Замелькали плети — влево и вправо. Били по плечам, по лицам — до крови. Девиц стали вновь затаскивать в избы. Девицы брыкались, их подгоняли пинками и кулаками. Из домов неслись страшные вопли насилуемых.
Басманов сладострастно потер ладоши:
— Вот это по мне — весе-елье! А теперь, братцы, дергай девкам ногти с рук, — вон клещи на телеге лежат, нарочно взяли.
И рвали ногти, резали языки, до смерти забивали кнутом. Кровь, стоны — и дикий хохот истязателей.
Никита медленно ехал по улице. Уста его шептали: “Господи, какие гнусности!”
Вдруг раздались бодрые голоса:
— Никита, держи к нам! Сейчас потешимся… Он увидал приятелей-опричников. Они привязывали к двум коням невысокого худощавого юношу. Юноша от холода посинел, глаза его были полны слез.
— Панове, панове… Ратники веселились:
— Сей миг будет тебе “панове”! Хлестанем коней — в клочья тебя порвут. Всю внутренность твою вывернет, собакам на харчи. Молоденький, мясо-то нежное. Га-га! Да стой на месте, руками не маши, бельбужд арабский!