— Конечно, Ева.
— И еще тот ковер…
— …надо выбить. Да, я помню.
— Как твоя голова? — она спросила это нарочито небрежно, скрывая сочувствие… но оно все равно слышалось в ее тоне.
— Нормально, — сказал он, наливая воду в кастрюлю.
— Вчера ты вернулся поздно, поэтому я и спрашиваю.
— Заботишься обо мне? — он подмигнул и был рад видеть, что она все еще краснеет, словно школьница, хотя вот уже девять лет между ними не было ничего такого. Никаких глупостей.
— Но Эд…
Она одна звала его так. Для всех прочих он был просто Хорек. Что ж, все правильно. Пускай зовут, как хотят.
— Не обращай внимания, — сказал он примирительно. — Я просто не с той ноги встал.
— Судя по звукам, ты не встал, а выпал, — сказала она, но Хорек промолчал. Он быстро проглотил ненавистную овсянку и взял щетку и коробку с воском.
Наверху писатель все стучал. Винни Апшоу, живущий напротив, рассказывал, что он начинает в девять утра, днем уходит и опять стучит с трех до шести и с девяти до полуночи. Хорек не мог себе представить, откуда он берет столько слов.
Но вообще-то парень был ничего, и с ним вполне можно было пропустить пару кружечек у Делла. Он слышал, что все эти писатели пьют, как рыбы.
Он начал методично тереть перила и снова вернулся к мыслям о вдове. Она устроила в доме пансион на страховку мужа, и правильно. Она работала, как лошадь. Но ей требовался мужик, и, как только прошло первое горе, это стало заметно. Господи, как она любила это дело!
Тогда, в 61-м, люди еще звали его Эдом, а не Хорьком, и руки у него не дрожали. Он работал на фабрике, и вот однажды вечером в январе 62-го это случилось.
Он замер со щеткой в руке, задумчиво глядя в узкое окошко над лестницей. Там сиял последний золотой свет лета, которому было наплевать на холодную, дождливую осень и идущую следом зиму.
В тот вечер все у них делалось по обоюдному согласию, и когда они лежали вдвоем в ее постели, она вдруг заплакала и объявила, что они поступают нехорошо. Он ответил, что все нормально, не зная, нормально ли это, и не заботясь о том, и за окнами завывал ветер, а в комнате у нее было тепло и уютно, и они, наконец, заснули в обнимку, как ложки в коробке. О Господи, время как река. Знает ли об этом писатель?
Он снова принялся начищать перила медленными, сильными движениями.
10.00.
В начальной школе на Стэнли-стрит, самой новой в Лоте, была перемена. Сверкающее стеклом здание на четыре класса выглядело очень современным по сравнению со старой и темной школой на Брок-стрит.
Ричи Боддин, гордившийся званием первого школьного хулигана, медленно сошел во двор, выискивая глазами этого засранца-новенького, который решил все задачи на математике. Нужно показать ему, кто здесь хозяин. Показать этому четырехглазому подлизе, любимчику учителей.
Ричи было всего одиннадцать, но он уже весил 140 фунтов. Всю жизнь мать хвалилась, какой большой у нее сын. И он знал, что он большой. Иногда ему казалось, что земля дрожит у него под ногами. И когда он подрастет, то будет курить «Кэмел», как его папаша.