Под бурю народного возмущения, гопник неуверенно спрашивает:
— Эээ, и чё?
— Как что? Это же Великая! Отечественная! Война!
Потомки готовы наложить три дымящиеся кучи на эти слова. Впрочем, масса уже пришла в движение, осталось дать ей финальный эмоциональный пинок:
— Фашист! — обвиняю я опешившее тело, — за что воевали наши деды??? Сталина на тебя нет!
Выйдя на остановке, я с удовольствием наблюдал, как к гопнику подвинулись здоровые мужики, а бабки подняли такой галдеж, что кондуктор в панике закрыл уши руками и со злобой смотрел на меня, смеющегося, через мутное стекло уезжающей труповозки.Что и требовалось доказать.
***
Мне плохо, голова лопается как спелый арбуз.
Брежу.
Выебанная ночь стонет за углом. На плитке мостовой распят пьяница. Бутыль водки 'Новая Русь' лежит на боку. На виселичной петле горлышка застыла прозрачная капля. И все стонет, стекает, положено, подвешено. Едва слышно, как вдалеке грохочет нелегальная стройка, вгоняющая в язву города эрегированные фаллосы свай.
Я готов насмерть зализать пафосом ночь, в которой мы идём убивать.
Уродливая, изнасилованная машинами ночь. Я могу описать её так, чтобы незамедлительно напрягся член. Но мне хочется, чтобы вы все блевали, кривились, сжимали кулаки и срыгивали, как потревоженные свиньи. Ненавидели меня, такого непохожего, гадкого, чужого и властного над вашими жизнями.
Ведь вы, как и я, идёте поздно по улице. Вся разница в том, что вы бредёте с работы, а мы с парнями как раз на неё.
В канализацию стекает слизь, которую длинными языками не успевают слизывать дворники. Серые, тупые, бесформенные тучи насилуют в небе молодую луну. Воют машины, в воздухе что-то кипит, надувается и лопается как чирий.
Тюбик радуется:
— Какая чудесная ночь!
На углу уселась сидящая на игле шлюха. От неё берет начало новый ручеек. Он, с шумом брандспойта, бежит по асфальту и соскальзывает с бордюра, примешиваясь к слизи. Канализация, не насытившись, жадно пьёт волшебный нектар. Слышатся стоны кишечника, и прокуренная, растянутая членами глотка, протяжно булькает:
— Блеать!
Блевать!
Сегодня я хочу, чтобы город задохнулся в блевотине.
Пронырливой стаей пронеслись бродячие псы. Ободранные морды, ошпаренные бока. Шлюха уползает в сторону, оставляя за собой часть своих мозгов — жидкую кучу дерьма. Я вижу, как въедливо-коричневым запачканы ее белые трусы.