Когда закончилось знакомство, капитан придвинул стул к столу у окна и майор Пекарж начал докладывать ему о делах отдела.
Людям очень тяжело, — сказал он. Картина жизни на аэродромах, нарисованная Пекаржем, оказалась неутешительной: жилые дома только строятся, квартиры для холостяков неблагоустроенны, нет теплой воды, иногда нет даже холодной. Техника устарела, часто происходят задержки с вылетом и даже аварии с человеческими жертвами. Люди работают как лошади, самолеты, которые давно бы надо сдать в лом, чинят днем и ночью. Ходят грязные, невыспавшиеся и, конечно, в таких условиях за соблюдением порядка не следят. Даже пища далеко не лучшая. В субботу женатые уходят к семьям, а холостые в свою очередь совершают бросок куда-нибудь в город.
— Каждый понедельник просто боюсь идти на работу, — продолжал Пекарж, — так как знаю, что от меня потребуют доклад о принятых мерах. Генерал всегда считал, что все это — результат плохой политической работы. Мы решили, что дальше так продолжаться не может. Коммунисты взяли на себя задачу добиться улучшения жизненных условий. Однако то, что делается сейчас, не имеет ничего общего с партийной работой. Если увидишь на аэродроме парня, который откуда-то тянет водопроводную трубу или исправляет электропроводку, так это определенно председатель партийной организации либо, по крайней мере, член комитета. А политруки? Тех скорее всего найдешь на кухне, где они помогают готовить пищу, чтобы ее можно было есть. Занятия и собрания обычно кончаются тем, что объявляется, кто будет стеклить окна в квартирах или ремонтировать паровой котел, чтобы было тепло.
«Он какой-то плаксивый», — подумал капитан и дал себе слово, что из всего того, что рассказал ему майор, он не станет делать никаких выводов, пока не убедится во всем сам.
— Политруков также мало, — продолжал майор, — они не в состоянии везде успеть. Мы старались провести набор, но безрезультатно. Каждый говорит: «Почему я должен стать политработником, когда могу командовать? Не желаю, чтобы меня кто-то критиковал, когда ему это взбредет в голову».
Капитан начал делать заметки в новом блокноте, который ему вчера кто-то подарил на командирском совещании, когда заметил, что он ничего не записывает. (Этим блокнотом капитан затем пользовался почти полгода, пока не потерял его, а другую половину года он прожил в волнениях, как бы из-за этого не вышла неприятность. Потом он уже никогда с собой блокнотов не носил, а стремился все запоминать, лишь на очень важных собраниях вынимал из кармана бумагу и делал вид, что ведет запись.)
— А еще вот что, — продолжал майор. — Этот надпоручик Врана взят из резерва. Действительно, молодежные организации созданы всюду и проявляют активность. Но эта активность часто бывает бестолковая. Проводятся бесконечно какие-то собрания, сборы, на которых ребята увлекаются декламацией, потом затаскивают девчат в казармы и организуют танцевальные вечера. В то же время не обращают внимания на то, что солдаты без увольнительных записок уходят в город. Это считается обычным явлением. Я уж не говорю о том, что недавно, когда мы организовали массовое посещение солдатами оперы, они после первого действия разбежались.
Капитану, как бывшему работнику Союза молодежи, был крайне неприятен этот разговор. Он понимал, что если майор даже несколько сгущает краски, то все равно истинное положение дел довольно неприглядно.
От всего того, что рассказал майор, у капитана заболела голова. Сотрудники собирались на обед. Не зная порядка посещения столовой, капитан сделал вид, что тоже уходит обедать, а на самом деле зашел в свой кабинет и сел, стараясь мысленно привести в порядок все услышанное. Без обеда… третий день.
Во второй половине дня капитан пригласил к себе капитана Клетечку и выслушал невероятную историю.
— Было это вскоре после февральской победы трудящихся, — начал Клетечка. — Так вот, один военный чиновник, услышав на занятиях, что в нашей стране навсегда победил рабочий класс, сказал себе, что коль навсегда, то нужно поразмыслить, как бы лучше в это включиться. Точнее говоря, он стал искать, чем бы обратить внимание других на свое положительное отношение к событиям. Долго размышлял он и пришел к выводу, что народу, кроме всего, нужна культура. Существует же поговорка: «Что ни чех, то музыкант». И хотя ее постепенно забывают, она заслуживает того, чтобы стать действительностью. А в армии для этого самые лучшие условия. Правда, возник вопрос, как быть со словаками, ведь о словаках такой поговорки нет, а также с другими национальностями. Но и с этим он справился, поскольку в таком государстве все имеют равные права и обязанности, то не может быть различия и в этом, пусть все будут музыкантами.
Потом военный чиновник осознал, что музыкант — слишком широкое понятие и необходимо его уточнить. Просмотрел историческую и другую литературу и решил: скрипка — вот необходимый инструмент. Мысленно он уже представлял армию огромным скрипичным ансамблем.
Человек действия, он сел и подготовил заказ, невиданный в истории современных армий: по одной скрипке на солдата. Вследствие того что других чиновников одолевали тогда иные заботы, заказ был принят к исполнению. Чехословацкая промышленность, ставшая общенародным достоянием, уже не раз перед этим и многократно в последующее время весьма убедительно показала свои неисчерпаемые возможности. Заказ па изготовление множества скрипок — слово «множество» очень верно отражает действительность — был выполнен. Правда, в этом имелась одна отрицательная сторона, но она нашего деятеля не тревожила. Получилось так, что в магазинах уже никто не мог купить скрипку, даже если бы хотел заплатить золотом, а многие музыкальные школы были вынуждены ограничить обучение игре на этом инструменте лишь теоретическими занятиями.
Тут капитан Елинек подумал, что Клетечка, похоже, перебарщивает. Позднее капитан неоднократно убеждался в такой особенности Клетечки. Что же касается дела со скрипками, Елинек так и не узнал, было ли все так на самом деле, как рассказал ему Клетечка.
Однако скрипки все же были. Очевидно и бесспорно. Предшественник капитана проявил высокую «прозорливость», когда отверг советы шептунов, чтобы он зря не осложнял жизнь и разослал скрипки по воинским частям. Он избрал другой путь — предложил, чтобы из воинских частей сообщили о потребности в скрипках. Когда подсчитали присланные заявки, оказалось, что скрипок требуется в пятьдесят раз меньше, чем имелось. Тогда ненужные скрипки сдали на склад, и сотрудницы политического отдела ходили туда по субботам и воскресеньям вытирать пыль с инструментов.
Через несколько недель запрос повторили, но потребность в скрипках не возросла. Тогда попросили политруков, чтобы они нашли возможность взять какое-то количество скрипок дополнительно. Все отказались, и только один заявил, что возьмет десять штук. Как-то в минуту откровенности, летом, он признался, для чего сделал это. В воинской части имелась хорошая музыкальная капелла, состоящая в основном из солдат цыганской национальности. Однажды политрук изъял их собственные скрипки и заявил, что они будут возвращены только после окончания военной службы. А пока они могут играть на служебных скрипках. Солдаты воспротивились: «Верните наши скрипки, или мы вообще не будем играть». Но без музыки они продержались лишь несколько дней, затем смущенно попросили показать им другие скрипки. Политрук победоносно провел их на склад. Посмеявшись над скрипками, солдаты все-таки испытали их. Потом они играли на этих скрипках так же хорошо, как раньше на своих, и даже стали победителями одного конкурса.
Ознакомив капитана с ситуацией, Клетечка спросил, что же ему теперь делать со скрипками, которые остались от того деятеля. По выражению его лица было видно, как он боялся, что может быть принято решение сдать ненужные скрипки государственным организациям.
«Здоровый мужской разум в конце концов победит, но это будет длиться долго», — подумал капитан, а Клетечке сказал, что посмотрит сам.
В действительности же для решения проблемы не потребовалось столь длительного времени, как предполагал капитан. Кто-то мудро решил, чтобы лишние скрипки были переданы гражданским организациям, и благодаря этому были устранены затруднения симфонических оркестров в приобретении скрипок.
День, когда отгружали скрипки, был для всего политического отдела праздником, лишь капитан Клетечка недовольно потирал нос.
Капитан решил созвать совещание политических работников. Когда же он доложил об этом решении генералу, дело осложнилось. Генерал еще при первой встрече высказал желание прийти и «поднять моральный дух людей», чтобы не лодырничали. Он почему-то считал, что политические работники ничего не делают. Их беседы с людьми он рассматривал как бесполезную трату времени, признавая лишь те занятия и собрания, которые продолжались не более получаса; считал бедой, если заставал какого-либо политрука читающим газету. Он имел собственное представление о деятельности политического работника. По его мнению, такой работник даже на шаг не может отойти от своего командира, должен всюду его сопровождать и каждый его приказ немедленно на месте обосновывать политически. Командиры и политработники помнили это, и когда генерал приезжал куда-нибудь в часть, он всегда находил их вместе; расходились только тогда, когда убеждались, что самолет генерала улет(ел. Иногда даже случалось и такое: генерал прибывал неожиданно, и командир, не сумев найти своего заместителя по политической части, выдавал за него кого-либо из офицеров штаба.
Для утверждения, что политические работники ничего не делают, у генерала, как он сам полагал, был сильный довод: «Если бы они не бездельничали, дело не доходило бы до нарушений порядка и уставов, не было бы нарушителей дисциплины и чрезвычайных происшествий». Он категорически отвергал предложение, чтобы командир имел политическое влияние и был воспитателем своих подчиненных: «Командир получает деньги за то, что командует, а политрук за то, что воспитывает. Как начнешь, Елинек, сваливать все это в одну кучу, не найдешь ни того ни другого».