Вито Петроне громко хохочет, хотя Джулио изо всех сил сжимает ему шею коленями. И вдруг грохочет гром.
Пассалоне, стоящий возле Нинки-Нанки, по привычке ожесточенно скребет затылок. Тереза и ее подружка, худая черноволосая девушка, не оглядываясь, быстро идут к дому.
А мужчины продолжают меряться силами. Они стараются сбросить сидящих друг на друге противников, кружась в неуклюжем танце.
Смех, веселье, крики.
— Скинь его наземь, Вито! Чего ждешь?
Упала первая капля, за ней вторая, третья…
Дождь!..
Темные тучи словно тоже затеяли спор, кто сильнее. Они грудятся, наползают друг на друга.
— Подумаешь, дождь! — кричит Вито.
Он делает шаг вперед, два назад и внезапно отскакивает вбок. Двое седоков покачнулись, вот-вот упадут. Но Джулио еще крепче обвивает Вито ногами, не дает себя сбросить.
Раскаты грома снова прокатились над током. Женщины в страхе затыкают уши и теснее прижимаются друг к другу.
Сверкнула молния. Вито высоко подпрыгнул, Джулио поскользнулся, но все же удержался на своей «лошадке». И тут полил дождь. Как из ведра.
— Хватит, довольно, скорей по домам!
Женщины с криком укрываются в доме, некоторые забираются на чердак. Длинноухие мулы, уныло свесив морду, покорно ждут. Им-то при всем желании некуда удирать.
И мужчины больше не смеются. Они подпрыгивают, скользят, седоки крепче сжимают шею «коней». Дождь струями стекает по их шапкам прямо за ворот, хлещет в лицо.
Но они не сдаются. Только сильнее стискивают зубы. И в эти минуты им кажется, что куда страшнее дождя их бесконечные странствия в поисках работы, жизнь вдали от семьи, на чужбине, болезни, которые лечит знахарь, непонятные бланки и прошения, что так и остаются без ответа. Главное, выстоять, тесно прижавшись друг к другу, и не дать сбросить себя на землю.
А дождь не переставая хлещет мулов по спине, мордам, ногам, и нет от него никакого спасения.
«Дождь перестал. Я открыл окно. Вокруг разлит густой запах дрока, его желтые цветы словно рады, что могут вздохнуть полной грудью, и, как птицы, стряхивают с себя дождевые капли.
Сегодня мне даже лень пошевелиться. Так приятно сидеть у порога, на единственном сухом после ливня камне, и покуривать трубку.
До приезда в Монте Бруно я вообще не курил. Но трубка добрый друг в одиночестве. Вот только надо ее прочищать и аккуратно набивать табаком. Она капризна, как ребенок, и платит добром, лишь когда о ней заботятся.
Из лесу доносится шум голосов, глухие удары. Пойду-ка посмотрю, что там делается. Покуривая трубку, неторопливо, словно важный синьор на прогулке, я направился к лесу.
— Дон Антонио! Дон Антонио!