– Ништо и немчин! Наливай-ка, жонка!.. Русь надо колыхнуть, вот тогда и немчин в щель залезет…
Пили, целовались, снова пили. Гость поднял высоко голову курчавую. Глаза его стали глубокими и по-особому зоркими.
– А ежли меня палачи, истцы да псы разные боярские искать зачнут, тогда, Ириньица, не побоишься дать мне сугреву у себя?
– Молчи, голубь-голубой! Укрою, а сыщут – и на дыбу за тебя пойду.
– Пьем-молчим, жонка!
– Сторговались – в сани уклались, – сказал юродивый. – Хмельным старика забыли тешить?
– Помним, дедо, помним!
В большой медный кубок юродивого казак налил меду.
– Вот оно то, что надоть: и сладко, и с ног валит!
– Ты бы, дедко, рубаху накинул!
– Эх, Ириха, под рубахой моей святости не видно, а я еще плясать пойду. Ты, паренек, когда о жонку намозолишь губы, а шея заболит от женских рук, поговори со мной.
– Ладно! – Гость придвинулся к юродивому.
– Дальной ли будешь?
– С Дона… У нас хлеба не пашут, рыбу ловят, зверя бьют и ясырь берут, торгуют людьми да на Волгу из Паншина гулять ездят… тем живут!
– А ты, гость-паренек, когда в атаманах будешь, не давай человека продавать…
– Пошто, дедко?
– Самого продадут… А клады искать любишь?
– Нашел, вырыл, вот, вишь, клад, – казак похлопал женщину по широкой спине.
– Этот клад поет в лад, а в лад не войдет, мороз по коже пойдет, – она у меня с норовом… Ты казну ежели золотую, жемчужную альбо серебряную похощешь, то скажу я тебе о травах цветных, сиречь подосельному – о кринах черленых и белых…
– Любопытствую, дедо, скажи!
– Так вот чуй: есть скакун-трава, растет на надгробных местах, ростом высока, цвет голуб, кольцами; весьма для клада гожа. Завернуть сию траву в тряпицу, она сама раскрутится и скочит, а вертеть ее надо на поле: куда трава скочит, там огонь возгорится, тут и клад рой…
– Мой клад, дедо, вон на лавке лежит, – в чудеса я не верю, саблей добуду жемчуг, золото и жонку.