— Так какого же чорта?
— Работа замучила.
Джон Беллью недоверчиво расхохотался.
— Право?
— Человек — произведение окружающей среды, — изрек Кит, указывая на дядюшкин стакан. — Смех ваш горек и жидок, как вино в вашем стакане.
— Работа замучила! — язвительно повторил дядюшка. — Да ты не заработал ни одного цента во всю твою жизнь.
— Нет, заработал, но мне не платили. А теперь я зарабатываю пятьсот долларов в неделю и работаю за четверых.
— Картины, которых никто не купит? Какие-нибудь модные пустячки? А плавать ты умеешь?
— Когда-то умел.
— А ездить верхом?
— Пробовал и это.
Джон Беллью негодующе фыркнул.
— Я рад, что твой отец в могиле и не видит тебя во всем твоем бесстыдстве. Твой отец был мужчина, с ног до головы, понимаешь? Мужчина! Он выбил бы из тебя охоту к музыке и рисованию и прочее шутовство!
— Что делать! Таков наш упадочный век! — вздохнул Кит.
— Если б от этого был какой-нибудь толк, — сердито продолжал дядя, — ну, это я еще понимаю, это я еще мог бы стерпеть. Но ты за всю свою жизнь не заработал ни цента и даже не начинал работать, как подобает мужчине!
— Гравюры, картины, веера… — безжалостно добавил Кит.
— Ты пачкун и неудачник, да, да! Что за картины ты написал? Какие-то мутные акварели и кошмарные плакаты. И ни одной картины ни разу не выставил, даже здесь, в Сан-Франциско.
— Вы позабыли, дядюшка. Одна моя картина висит в одной из комнат этого самого клуба.
— Нелепая мазня! А музыка? Твоя бедная глупая мать тратила сотни на то, чтобы обучить тебя музыке, но ты и тут провалился. Ты и пяти долларов не заработал. Ну, хоть проаккомпанировал бы кому-нибудь на концерте. Романсы твои? — Чушь, которую никто не печатает и никто не поет, кроме бездельников, прикидывающихся богемой.
— Я выпустил книжку. Помните, книжку сонетов? — робко возразил Кит.
— Во сколько она тебе обошлась?
— Сотни в две долларов, не больше.