Некоторые факты наводят на мысль, что месье Легран в Париже.
Рейнике недоверчиво пожимает плечами.
— Три рации, расположенные а разных концах,— настаивает Бергер,— и каждая из них эстафетой передает десять цифрогрупп. Кольцо, в котором пеленгаторы мечутся, не зная, за кем гнаться... Это Легран, Вилли!
Рейнике поднимает голову.
— Все мы будем хороши, если это так. И я, и ты, и Гаузнер... В Берлине вынут из архива наши доклады и спросят: когда вы лгали? В марте, подписываясь под сообщением, что Легран бежал и сидит в Москве, или сейчас, утверждая, что он в Париже? Что ты ответишь?
Бергер прикусывает мундштук трубки и тяжело поводит плечами.
— Отвечу, что мы его возьмем. Ты не согласен, Вилли?
6. Август, 1943. Женева, рю Лозанн — Люцерн, Капельдаге, 5.
Грюн — один из очень немногих, с кем Ширвиндт встречается в Женеве. Он опытен и обставляет свидания сотней предосторожностей, ни одна из которых, впрочем, не является лишней. Грюн, Камбо, новый источник — Макс из Люцерна и еще — курьеры, обеспечивающие контакты с радистами; вот и вся группа. Система связей и «почтовых ящиков», отработанная Вальтером, пока не подводила, но это не означает, что ее следует сохранять навечно: любая шарада когда-нибудь разгадывается, если поломать голову. Оттягивая разгадку и отвлекая внимание БЮПО, Ширвиндт с помощью Грюна заваливает «Геомонд» письмами с самым невинным содержанием, посланными с разных концов Конфедерации. Некоторые из них не доходят до него, исчезают, осев, по всей видимости, в сумочке прилежной Элем. Ширвиндт ведет таким письмам учет и установил, что Элен выбирает те, где текст занимает мало места: очевидно, специалисты объяснили ей, какое значение имеют широкие поля при использовании тайнописи.
— БЮПО старается!—сказал Вальтер Грюну.
— А если это немцы?—усомнился Грюн.— Они не станут долго ждать, повозится немного — и — готт мит унс! —шлепнут вас в ближайший теплый вечерок. А?
Ширвиндт беззвучно засмеялся: так не вязалось «теплый вечерок» и «шлепнут». Сказал:
— Не вижу смысла. Я для них — сущая находка. Дешифрованный, торчу на виду и, судя по корреспонденции, не сворачиваю работу.
— Потому-то они вас и уберут!
— Или, напротив, станут оберегать. Рассудите сами. С кем и каким образом я связан — не установлено. Какова моя информация — неизвестно. И вообще — сплошные «как», «почему», «кто» и «каким образом». И такая глупость: моя смерть, похороны, плюмажики на катафалке и секреты, ушедшие безвозвратно. Пока то да се, пока на мраморной досочке высекают мое фальшивое имя, где-то возникает кто-то, немцам абсолютно неизвестный, и, переняв группу, продолжает начатое...
Грюн покачал головой.
— Вы меня не убедили. В нашем деле формальная логика способна подвести под катастрофу. Не рассчитывайте, что немцы мыслят шаблонно. Стейниц был немец, и фантазии Гофмана питали германский дух.
— Вы боитесь?
— Да, за вас.
— Ладно,—сказал Вальтер.— Лучше позаботьтесь, чтобы моя Элен не сидела без работы.
— Так она из БЮПО или от немцев?
Элен и Макс — две загадки, и каждая на свой лад.