Море поигрывало гладкими голубыми мускулами в предрассветной дымке, а пенный след со сверкающими пузырьками за кормой казался стелющимся хвостом белого павлина. Бледное небо на востоке, у самого горизонта, отметилось желтым пятном. Впереди по курсу из тумана выступал шоколадный мазок суши с пенной оборкой. Это был Корфу, и мы напрягли зрение, пытаясь рассмотреть горы, пики, долины, овраги и пляжи, но все ограничилось общими очертаниями. Вдруг из-за горизонта вышло солнце, и небо заиграло голубой эмалью, как глаз сойки. На мгновение мириады четко очерченных морских завитков вспыхнули и превратились в королевский пурпур с зелеными блестками. Туман взлетел вверх легкими лентами, и нашим глазам открылся весь остров с горами, словно спящими под сморщенными коричневыми одеялами, а в складках прятались зеленые оливковые рощицы. Вдоль изгибистой береговой линии тянулись пляжи, белоснежные, как бивни слона, с рассыпанными здесь и там вкраплениями золотистых, рыжеватых и белых скал. Мы обогнули северный мыс, являвший собой гладкое ржаво-красное плечо с вырезанными в нем огромными пещерами. Темные волны, поднимая пенный кильватер, понемногу относили его в сторону пещер, и уже там, перед отверстыми зевами, он с жадным шипением распался среди скал. А потом горы постепенно сошли на нет, и взгляду предстало серебристо-зеленое переливающееся марево олив и отдельно торчащие черные кипарисы, этакие назидательные указательные пальцы на голубом фоне. Вода в бухтах, на мелководье, была лазоревого цвета, и даже сквозь шум двигателей можно было расслышать доносящийся с берега пронзительно-победный хор цикад.
Из шумной суетливой таможни мы выбрались на залитую солнцем набережную. Вокруг раскинулся город, уходящий уступами вверх, с хаотично разбросанными пестрыми домами, чьи распахнутые зеленые ставни напоминали крылья ночных бабочек — такой несметный рой. За нами лежал залив, гладкий как тарелка, отливающая нереально огненной синевой.
Ларри быстро шагал с гордо поднятой головой и такой королевской надменностью на лице, что никто не обращал внимания на его росточек, он же бдительно приглядывал за носильщиками, тащившими его чемоданы. За ним поспешал низкорослый крепыш Лесли с затаенной воинственностью в глазах, а дальше трусила Марго со своими ярдами муслина и батареей склянок с примочками. Мать, этакая тихая, забитая миссионерка среди бунтовщиков, против воли дотащилась на поводке у буйного Роджера до ближайшего фонарного столба, где и стояла в прострации, пока он освобождался от избытка чувств, накопившихся за время пребывания в собачьей конуре. Ларри выбрал два изумительно ветхих конских экипажа. В один загрузили весь багаж, а во второй уселся он и недовольно оглядел нашу компанию.
— Ну? — спросил он. — И чего мы ждем?
— Мы ждем нашу мать, — объяснил Лесли. — Роджер нашел фонарный столб.
— О господи! — Ларри принял образцовую осанку и закричал: — Мама, давай уже! Неужели собака не может подождать?
— Иду, дорогой, — отозвалась мать как-то покорно и неискренне, поскольку Роджер не изъявлял никакого желания расстаться с фонарным столбом.
— От этого пса всю дорогу одни хлопоты, — сказал Ларри.
— Не будь таким нетерпеливым, — возмутилась Марго. — Это его природа… К тому же в Неаполе мы прождали тебя целый час.
— У меня было расстройство желудка, — холодно заметил ей Ларри.
— У него тоже может быть расстройство желудка, — торжествующе объявила Марго. — Все одним миром мазаны.
— Ты хочешь сказать, что мы одного поля ягоды.
— Не важно, что я хотела сказать. Вы друг друга стоите.
В этот момент подошла мать, несколько растрепанная, и перед нами встала задача, как поместить Роджера в экипаж. Впервые столкнувшись с таким передвижным средством, он к нему отнесся с подозрением. В конце концов нам пришлось вручную, под отчаянный лай, запихнуть его внутрь, потом, отдуваясь, забраться самим и крепко его держать. Лошадь, напуганная всей этой возней, пустилась рысью, и в какой-то момент мы все устроили на полу кучу-малу, под которой громко постанывал Роджер.
— Хорошенькое начало, — горько посетовал Ларри. — Я рассчитывал, что мы въедем, как король со свитой, и что получилось… Мы появляемся в городе, как труппа средневековых акробатов.
— Дорогой, не продолжай, — сказала мать успокоительным тоном и поправила на голове шляпу. — Скоро мы будем в гостинице.
Под стук копыт и звон колокольчиков наш экипаж въезжал в город, пока мы на сиденьях из конского волоса пытались изображать из себя королевских особ, как того требовал Ларри. Роджер, накрепко прихваченный Лесли, высовывал голову наружу и вращал глазами так, словно был на последнем издыхании. Колеса прогремели по узкой улочке, где на солнце грелись четыре нечесаные дворняги. Роджер весь поджался, смерил их взглядом и разразился утробной тирадой. Дворняги тотчас оживились и с громким лаем припустили за экипажем. О королевской осанке можно было забыть, так как теперь уже двое удерживали буйного Роджера, а остальные, высунувшись из коляски, вовсю размахивали журналами и книжками, пытаясь прогнать увязавшуюся за нами свору. Но это их лишь еще больше распаляло, и с каждым поворотом их число только увеличивалось, так что, когда мы выехали на главную улицу, вокруг колес увивалось два с половиной десятка собак, впавших в форменную истерику.
— Кто-нибудь может сделать хоть что-то? — Ларри возвысил голос, чтобы перекрыть этот бедлам. — Это уже похоже на сцену из «Хижины дяди Тома».
— Вот бы сам и сделал, чем других критиковать, — огрызнулся Лесли, воевавший с Роджером.
Тут Ларри вскочил на ноги, вырвал кнут у остолбеневшего возницы и маханул в сторону своры, но промахнулся, да еще задел Лесли по загривку. Тот побагровел и окрысился на брата:
— Совсем, что ли?..
— Случайно, — беззаботно ответил Ларри. — Потерял практику. Давно не держал в руках кнут.