— Лихо лихое, — скорбно вторят ей женщины. Бабка Степанида прерывает тоскливые вздохи.
— Слышь-ка, сон мне привиделся. Змей. Агромадный. И вот бьется, бьется он, окаянный, к небушку. Застилает свет божий. Гляди — солнце заслонит. Тут и полосни его стрела огненная. Слетела враз голова у страшилища, и пал он с высоты! — торжественно закончила Степанида.
Замерли все, переглядываются. Сон надеждой светится. Натальина соседка растолковала его:
— Немцу проклятому, что в обличье змеином предстал, конец придет, полоснут его по голове стрелой огненной. — И свои новости торопится высказать: — Рассказ я слыхала. Говорят, два петуха сразились: красный и черный. Черный, известно, немец. Так красный, он того черного насмерть заклевал. Немца, значит.
Отводят женщины душу, сны вещие выдумывают, врагу погибель предрекают. Выждал Егорыч, пока выговорились самые говорливые, достал из кармана свернутый листок.
— Ну-ка, Митрий, читай, что тут.
Наталья догадалась: листовку принес отец. Выхватила из рук, сама стала читать.
Слушают все Наталью, лица расцветают радостно. Каждый тянется подержать в руках листовку. Не сны это, не выдумки диковинные, а правда сама. Вот тут, на кусочке смятой бумаги.
Жива Россия! Не сломил ее немец, не взял Москву. Борется земля родимая! И победит!
— Ну, будет вам, будет! Начитались вволю! — сказал Егорыч. — Для других надо сберечь. Пусть читают люди, радуются. — Он бережно свернул листовку и спрятал в потайной карман. Назавтра понесет он в другие села этот драгоценный листок. Первую весточку от своих. Пусть радуется народ.
Вторую весну встречал Антоша у старого лесника в сторожке. Жили они вдвоем. Наталья работала в Доброводской больнице. Митя ушел к партизанам. Там было много своих, из Кудеяра.
Часто Егорыч наведывался к Наталье в город. Возвращался засветло, чтоб не нарваться на немецкие посты. В июле, когда шел уже третий год войны, он взял с собой в город Антошу.
— Примечай дорогу, Журавка, примечай, — наказывал Егорыч, как только они вышли из дому. — Вон дуб почернелый. Молнией полоснуло, а сжечь — огня не хватило. От дуба того напрямки Кудеяр.
Дорогу к Кудеяру знал Антоша хорошо. Часто ходили они с Егорычем к Наталье, когда та жила в поселке.
Прошли знакомый поселок. Впереди забелелся Марицкий хутор, и снова учит Егорыч:
— Смотри востро, Журавка, примечай. Вон дорога проезжая. Она тебя прямо к Доброводску приведет, а безопасней низом, по-над Синезеркой идти.
Свернули к речке. Местные, с хутора Марицкого, протоптали в том месте стежку: так короче и безопасней. Не нарвешься на немца.
Поднялись на пригорок к Доброводску, и снова Егорыч о своем:
— Глянь-ка окрест с горки. Найдешь дорогу обратно в лес?
— Найду, может быть, — ответил Антоша и повторил, как надо идти. Говорил неуверенно, сбивался.
— Ничего, — подбадривал Егорыч. — Ничего. Еще нам много с тобой тут ходить. Крепче запомнится тогда дорога.
Ходить этим летом довелось часто. И скоро Антоша уже сам показывал, как покороче да безопасней добираться до города.