— Да, — вздохнула она, — лихо в войну было на Брянщине. Шумел он, наш родной брянский лес. Грозно шумел.
Бабушка Анисья, вспоминая войну, горестно качает головой. И сережка в левом ухе раскачивается тоже медленно и горестно. Другая сережка потерялась в лесу еще в войну.
— Бабушка Анисья, спойте про партизан, — просит Ярошка. — Спойте!
Она запела про то, как сурово шумел брянский лес, и сосны видели, как шли партизаны на немцев и как там в лесу разгорелся сильный бой. А командир командовал: «Громи захватчиков, ребята! Громи!» И разгромили их.
Бабушка Анисья даже прослезилась от этой песни. Она напомнила ей снова про очень трудные дни и про героев-партизан.
Разошлись в тот вечер поздно. Это Кирюха виноват, из-за него сегодня было столько разных воспоминаний у людей.
А Кирюха и не подозревал об этом. Он спал, примостившись на одной ноге. Вот взмахивает он крыльями и летит, летит с журавлями, возвращаясь на родину из далекой Индии. А может, еще из более далекой страны. Журавли торопятся одолеть беспокойный путь. Где-то в российских селениях их ждут люди. Там милая родина. Передохнув немного, они снова летят. Сильные подбадривают ослабевших, на лету подхватывают их, не дают упасть. Еще, еще несколько перелетов, и желанная земля встретит их.
Но это только снится Кирюхе. Он шевелит перебитым крылом и тоскливо вскрикивает, потом засыпает и снова летит, летит. Потому что каждая птица родилась для того, чтобы летать.
Тихо на море. И все кругом сине. Синь окутала и небо, и море, и горы с зелеными лесами, и воздух. Будто растворилось все и превратилось в синь-синюю. А на синем море виднеется человек. Это Вера Николаевна плывет все дальше от берега. Она уже заплыла за первую мель, где с войны лежат два затонувших судна.
На берегу у Большого крокодила сидят Алеша с Ярошкой. Они разговаривают, а Большой крокодил задумчиво глядит перед собой на что-то, не видимое обыкновенным людям. Когда-то он был просто деревом, высоким и ветвистым, и рос в горах. Но в непогоду горная речка унесла это дерево-великан в море, а море выбросило его за Радуганью у расщелины, превратив в Большого крокодила, толстого и длинного.
Алеша любил приходить к Большому крокодилу, потому что это было самое пустынное место в Радугани. Таинственный остров. Здесь очень красивое каменистое дно с подводными пещерами, а сверху прямо к самой воде с гор спускается лес. И обязательно здесь найдется какой-нибудь редкий цветок, ракушка или камень необыкновенной раскраски для Алешиной коллекции. Сюда даже Вера Николаевна любит приходить в выходные дни. Всем нравится быть немножко Робинзонами и представлять себе, что это они первыми нашли необитаемый остров.
У Алеши с Ярошкой здесь бывали самые задушевные разговоры. И хотя Ярошка еще только в третий класс перешел, Алеша говорит с ним всерьез, как со взрослым: о жизни и о своих мыслях.
— Знаешь, когда я был маленьким, я хотел астрономом стать, как мои мама и папа, — говорил Алеша. — Я все про небо знаю. Правда. А потом, как стал приезжать в Радугань, мне больше захотелось флору и фауну изучать. Из-за твоей мамы. Когда я ее слушаю, мне хочется все видеть и знать: и про птиц, и про зверей, и про цветы. У тебя хорошая мама.
Ярошка не слышал его, он беспокойно всматривался в море.
— Наверное, мама берег потеряла: все плывет и плывет, — беспокоился он.
— Ты за нее не бойся, — успокаивал его Алеша, — твоя мама, как дельфин, плавает. Просто смешно за нее бояться. Она сильная и храбрая. Помню, когда я первый раз приехал сюда на каникулы, бабушка боялась меня пускать с ребятами в горы. Она почему-то до сих пор боится и моря и гор. А твоя мама говорила: «Не беспокойтесь, бабушка Анисья, ничего не случится с Алешей. Пусть он идет и ищет. Человек всегда должен искать. Может, это цветок редкий. Или фламинговый рассвет. Есть такая птица фламинго, удивительной красоты. Пусть он ищет, — говорила твоя мама. — Человек должен искать Прекрасное. И стремиться к нему».
И я уходил в горы или на море к рыбакам. Там всегда находилось такое, чего я раньше не видел. Мы с друзьями иногда до ночи бродили-путешествовали, и никто не обидел нас ни в дальних наших путешествиях, ни в ближних. Мы с ребятами тоже никого не обидели: ни зверя, ни птицы.
Я возвращался из своих путешествий, и всегда твоя мама спрашивала: «А что сегодня ты видел?» — и слушала с интересом, что я рассказывал. После этого мне всегда хотелось искать еще что-нибудь.
Алеша умолк и лег на спину. Он любил так лежать и смотреть в небо. Оно тогда будто отодвигается и становится еще выше. А чайки кажутся огромными. Вот над заливом появились три чайки.
Алеша лежит недвижно, и они спускаются совсем низко. В середине чайка — вся белая, с темно-серой оторочкой на крыльях, а по бокам — две с более темной подпушкой крыльев. Это можно заметить так вот, пристально вглядываясь. Алеша поднялся — и небо опять опустилось, а чайки стали меньше.
— Все зависит, откуда смотришь. Даже собственные ноги не узнаешь, если на них смотреть сквозь воду. Тогда в чудище какое-то превращаешься — все куда-то смещается в сторону. Да, — сказал Алеша философски, — все в мире относительно. Пойдем-ка лучше, друг, купаться! — обратился он к заскучавшему Ярошке. — Я маску взял. Сквозь стекло хорошо видна вся флора-фауна. Пойдем?
— Ты иди, Алеша, смотри свою флору-фауну, а я посижу, — сказал Ярошка и снова засмотрелся на море.