Вглядываюсь. Лицо незнакомое. Командир. Навеселе, явно.
— Да.
— Разрешите представиться, товарищ Всеволод Иванов. Гвардии подполковник Корольков. Сибирскому казаку — от Донского привет. До свидания.
Идет.
— Позвольте, товарищ Корольков. Да вы хоть расскажите, кто вы такой.
— Не могу. Отпущен на один день из-под Ржева. Иду, разношу приветы. Пишите книги, Всеволод Иванов, а мы будем рубать немцев.
И ушел, чудак…
Вечером пошли к Надежде Алексеевне. Она сидит в спальне. Палисандровая кровать покрыта синим вышитым китайским покрывалом и украшена деревянной гирляндой, цветы, туалетный стол, сферический столик из карельской березы, столик красного дерева. Она сидит в собольей шубке на кушетке красного дерева, прикрыв ноги пледом. Седая дочь Шаляпина{343} рассказывает о том, как управдом расхитил архив ее отца, как племянник Шаляпина жил на то, что он «племянник», как она читает от Литературного музея, чтецом, тут же Зильберштейн{344}, редактор и бестия. Надежда Алексеевна стала жаловаться на Ливанова: пришел в гости, выпил, говорил о себе и жене весь вечер, не дал играть Шостаковичу, заставил молчать А. Толстого, — и просидел до 9-ти часов утра.
Жена Толстого принесла фотографию мужа и карикатуры. А[лексей] Н[иколаевич] давал пояснения, а затем произнес:
— Прогнозы. Немцев побьем. Сейчас сокрушают Италию. Ведь что сказал Муссолини? Представьте, что вождь, скажем, Сталин, — сказал бы «Бегите из городов в деревню», что бы с нами сделалось? Гм… Убежать можно, даже в пещеру залезть, а карточки от кого получать, продовольствие?
Когда шли по Б[ольшой] Никитской, из переулка, где находится «Гудок», выскочил и побежал по улице человек. Освещение тусклое, еле разберешь. Из переулка истошный крик — не то зарезали, не то обобрали:
— Держите, держите!
Никто не держит. Так он и убежал. Я подумал — побежать? Но, куда — ни фонарика, ни револьвера…
Михалков, — его заиканье признали за ранение, — носит ленточку тяжелого ранения. Кружков из «Правды» был редактором фронтовой газеты, Михалков поехал туда за орденом. По этому поводу кто-то составил эпиграмму:
Возвращаемся. Нам вручают извещение в гостинице — к 8-му числу очистить номер, т. к. срок истек.
6. [XII]. Воскресенье.
Заканчиваю правку романа. Роман стал ясней, но стал ли он лучше — сомневаюсь.
Читал у Ванды Василевской и Корнейчука «Вулкан». Прошло немножко больше года, — и как далеко все это, и как грустно читать! И такое впечатление милой грусти было у всех.,
7. [XII]. Понедельник.
Вечером М. Ройзман{345} принес странное сообщение. Вчера Лозовский собрал писателей, работающих в Совинформбюро, и ругательски ругал перед ними союзников и в частности Англию, называя их и некультурными, и обманщиками, и т. д. Писатели разошлись в смутном настроении.
— Неужели еще воевать с Англией? — спрашивает Ройзман.
Он рассказывает о том, как обворовал его лейтенант милиции. Но вот Ройзман приехал, увидел разорение в своей квартире и портплед своего жильца: