Сообщение о боях под Волховом. Мы-то ничего не знали о них? И теперь пойми, кто врет и кто говорит правду. Вообще информация, если она в какой-то степени характеризует строй, то не дай бог, — ужасно полное неверие в волю нашу и крик во весь голос об нашей неколебимой воле.
Читал Розанова. Пришел режиссер местного театра, принес пьесу «Железный ковер»:
— Это произведение искусства. Но… театр — особое дело.
И очень удивился, что «произведение искусства» не печатают. По той же самой, наверное, причине — «особое дело».
Пришел Смирнов, бывший председатель ВОКСа{212}. Парень, видимо, здесь голодает.
— Мы боимся победы, потому что после победы наши герои перебьют нас, потому что мы не герои, — сказал он.
— Почерствели. Инженер, 63-х лет, сидел после 37, два года в тюрьме. 18 часов стоял в пытке на коленях, и так как политические сидят вместе с уголовниками, то вдобавок «физики» избивали «интеллектуалов». Старик сух, собирает корочки.
Будешь сухим! Вся мокрота выбита.
Уезжал Гусев. Человек из театра, добывавший билеты, обокраден:
— Ты сходишь два раза в баню, — говорят ему, — это значит, что нужно два свидетельства о санобработке. Сейчас его до допроса арестовали.
Женщине, с кровотечением, не дали места в вагоне трамвая.
2. [VIII]. Четверг.
Утром по телефону сообщили, что орденская книжка Гусева найдена.
Библиотека — книги писателей! — закрыта, так как нужен кабинет Лежневу{213}.
По определению Розанова — «типы» низшие (Обломов), «характеры» высшие (Гамлет).
Днем необычайно жарко. Собирался в издательство, чтобы поговорить о деньгах за роман (?) — но не мог. Впрочем, «немогота» сия от безверия в возможность получения каких бы то ни было денег за роман. Это — романтизм. Матвей{214}, например, не должен переходить фронта, а попасть случайно, допустим ездил — обменяться опытом с другим заводом — мало ли что…
Затем — обед. Бабочкин и Майоров, да еще скульптор, с собачьей фамилией, вроде Фингала{215}, и более глупый, чем самая глупая собака, наперебой говорили о рыбе. Скульптор доказывал, что есть рыба лучше стерляди, а затем Бабочкин стал рассказывать, как хорошо на Селигере. Домработница пишет [нрзб.]:
— Женька, ты спрашиваешь, как на дачах. Дачей никаких нету, только земля [нрзб.].
Пили пиво. Затем стали вспоминать, где какое пиво и какие были вина и закуски. Смотрю я на свою жизнь — и удивительное дело — только и вспоминаешь о хорошем. Сколько лет разрушаем и все никак не можем разрушить!
Слух о том, что Турция может быть оккупированной СССР, США и Англией и что поэтому немцы бьют на Египет, дабы оттянуть силы.
Каждый день неподалеку от столовой, у тополей, стоят рваные нищие, и стоят так прочно, словно стоять им здесь всегда.
Кажется [нрзб.] в очередях: об академиках, которые «оттирают» от столовой докторов наук. Художник Шемякин{216}, встреченный мной на улице, сказал: