24. [III]. Среда.
Пытался достать бумагу для Бориса. Без толку суетился — только и всего. Даже добро хочешь сделать, — и добро получается чепухой. Родные его, — Николай Владимирович и М. И.{429} — обиделись… Встретил П. П. Кончаловского, розовый, седой, веселый. Стали говорить о сегодняшнем сообщении «Информбюро», и П. П. привел сказку: «Заяц напился и идет по лесу, ругается: „Дайте мне волка! Я ему, так-то его растак! Я ему яйца выдеру! Подайте волка!“ А волк, тут как тут, из-за дерева. Заяц вытер холодный пот на лбу и сказал, криво улыбаясь: „Ну, вы же сами понимаете, что можно спьяна наговорить“».
Читал монографию Костомарова. Тенденциозно, плоско, общедоступно, — и все же интересно.
Не работал. В голове шум. Раньше я объяснял это сыростью, — но сейчас подморозило…
25. [III]. Четверг.
Много дней звонил в партизанский штаб, добиваясь материалов о Заслонове. Наконец, сегодня, удалось посмотреть. Фигура очень интересная, драматическая, — а по сцеплению событий возле него — просто удивительная! Вот уже подлинно если о ком писать, так о нем нужно говорить, — «не сказка, а быль».
Пришел, неожиданно, Никулин, и так же неожиданно принес карточку в столовую Моссовета, — правда, до конца месяца, — но и на апрель обещали!
Моя статья об А. Толстом напечатана в «Красной звезде», — сокращенная несколько.
Никулин мрачен: немцы в апреле хотят начать наступление, пустили на Харьков 2.000 танков, гвардию… вокруг Москвы нет укреплений, страна расхлябана… литературы нет… — С последним я согласился, а про все остальное сказал, что у нас каждый день — прощеный день, и к посту привыкли, а немцам нас не сожрать!..
В половине двенадцатого приехала Анна Павловна. В семь часов вечера моя дочь Маня отравилась купоросом, взяв его из «Химик-любитель». Приняла чайную ложечку. Единственно, что ее может спасти — у Анны Павловны случайно оказалось поллитра молока. Девочка, перепугалась, сразу же выпив, сказала матери. Анна Павловна дала ей молока. Через полчаса приехала карета скорой помощи. Как только Анна Павловна пришла, мы позвонили в больницу Склифосовского. Там сказали — опасности для жизни нет, спит. Девочку потрясло ее пребывание в ремеслен ном училище, попытка дочери Любы — племянницы Анны Павловны, — двенадцатилетней, выброситься из окна, т. к. Люба хочет выйти замуж и дочь ревнует; у соседки — сестре ее приказано в 24 часа покинуть Москву, т. к. сын оказался врагом народа, а дочь сестры умирает от туберкулеза. Кроме всего это — Маня мечтательна, живут они плохо, денег я даю мало, а ей хочется «замков», читает Чарскую, вчера смотрела «Леди Гамильтон», обижалась на мать, которая ее раздражает, видимо, потому, что беспомощна, ничего заработать не может…
26. [III]. Пятница.
Маня в больнице: чувствует себя лучше — послала записку матери и даже вставала.
Моссовет. Зав. культ-сектором, симпатичная дама учительского вида, спросила у Тренева про меня: «Кто это? Лицо знакомое». Тренев сказал. Она здоровается:
— Я вас, товарищ Иванов, не узнала. Вы стали тенью Всеволода Иванова.
И даже Скосырев, встретивший меня на ул. Горького, ахнул. Уж ему-то удивляться на страдания не приходится. Все это от вчерашнего.
Дочитал Костомарова.
Говорил с Баулиным («Гудок») о пьесе — «Инженер Заслонов»{430}.
27. [III]. Суббота.
Маня выписалась из больницы. Настроение ее — подавленное. Завтра пойду к ней, сегодня не смог — ходил в больницу, переделывал (из старой статьи) выступление на вечере М. Горького по случаю его 75-летия со дня рождения.
В столовой Моссовета меня приняли за вора. Кто-то, — Иванов, — потерял талоны, и я оказался. Пропускающая сказала: — «А, ну, пойдемте, к заведующему». И таинственно добавила: «Что-то я вас тут не видала».
Больница. Старуха Массалитинова из Малого{431}:
— Уж и не знаю, батюшка, что делать. Отдавать эти 100 тысяч, или не отдавать. Ведь мне седьмой десяток, второй-то раз не получить… У нас в театре все старики так переволновались.