Вновь затаенное дыхание публики и крики изумления, когда духовная сила брамина материализовала изображение чудесной тибетской крепости Таклакот.
Далее последовали маловразумительные мысленные снимки отцов города, местной профессуры и т. д. и т. п.
Однако тамошние представители медицинского сословия, наученные горьким опытом своих германских коллег, были уже начеку и на все уговоры «думать в бутылку» лишь презрительно усмехались.
Но вот приблизилась группа офицеров, и все сразу расступились. Ну, само собой разумеется!.. Защитники Отечества!..
— Давай, Густль, поднатужься, не посрами честь мундира! — подтолкнул своего приятеля лейтенант с напомаженным затылком.
— Я?.. Я нет, пускай штафирки думают.
— И все же я па-апрашу, па-апрашу кого-нибудь из господ... — надменно потребовал майор.
Вперед выступил капитан:
— Вот что, толмач, а можно мне вообразить что-нибудь эдакое... идэальное?
— Да, но что конкретно, господин капитан?
«Ну-ну, поглядим на этого пижона-идеалиста», — послышалось из толпы.
— Я... — начал капитан, — ну... я бы хотел поразмышлять о славных традициях неподкупной офицерской чести!
— Гм... — Переводчик потер подбородок. — Гм... я... мне кажется, господин капитан, гм... что кристальной твердости офицерского кодекса чести... гм... этим бутылочкам, пожалуй, не выдержать...
Вперед протиснулся обер-лейтенант:
— Позвольте-ка мне, приятель.
— Верно!.. Правильно!.. Пустите Качмачека!.. — загомонили все сразу. — Вот кто настоящий мыслитель!..
Обер-лейтенант приложил цепочку к голове.
— Прошу вас, — переводчик смущенно подал ему платок, — пожалуйста, помада изолирует.
Госаин Деб Шумшер Джунг в красной набедренной повязке, с набеленным лицом, встал позади офицера. Внешность его была еще более устрашающей, чем в Берлине.
Он воздел руки.
Пять минут...
Десять минут — ничего.