Наша непродолжительная ветрена сопровождалась писком шарманок и воплями мегафонов, обеспечивавших беседе звуковые декорации.
Энергично жестикулировавшая немка старалась соблазнить безразличную толпу тайнами своего дворца из досок и брезента.
Через час бесплодных усилий она решила вернуть деньги дюжине потерявших терпение зрителей.
Я покидал шатер одним из последних, когда она остановила меня, положив на мое плечо белую слегка полноватую руку.
— Минутку, — пробормотала она, продолжая крепко держать меня за плечо.
Несмотря на полноту, она была красива, и я почувствовал гордость, так как она выделила меня из толпы.
Она отвела меня в фургон, стоявший между двумя ярко раскрашенным палатками; уютное местечко с раскалившейся докрасна жаровней и несколькими мягкими креслами.
— Как вас… Кто вы? — спросила она, запинаясь.
Мне не понравилось ее любопытство; я нахмурился и у меня появилось желание промолчать.
Но она, не обращая внимания на мою недовольную гримасу, не сводила расширенных глаз с моего лба.
— Das Zeichen… Знак!.. — пробормотала она хриплым голосом.
Я повернулся к зеркалу, не понимая, что могло так заинтересовать ее на моем лице. И я увидел розовую, словно плохо заживший шрам, извилистую линию, похожую на ветку дерева, присмотревшись к которой можно было различить даже мелкие листочки.
— Знак! — повторила она.
Снаружи раздался грубый мужской голос:
— Фрау Пфефферкорн, все уже собрались, вас ждут!
Она вздохнула, словно с сожалением, и отвела взгляд в сторону.
— Вы не могли бы зайти ко мне сегодня вечером?.. Умоляю вас…
Выбравшись из фургона, я столкнулся с клоуном, ярмарочным зазывалой, верзилой с агрессивным выражением на лице.
Он прошипел какое-то ругательство, но не стал меня останавливать.
Я действительно вернулся, но только через неделю. Площадка опустела, цирк мадам Пфефферкорн уехал.
Очередная страница манускрипта выглядела мятым куском бумаги с обгоревшими краями.
Разобрать можно было только то, что речь шла о некоей Хильде, и что клоуна звали Хаген.