Перестал стрелять взводный только тогда, когда опустевшая коробка остановила затвор. Сунулся за новой обоймой, да увидел смешавшуюся в груду бившихся по снегу тел и остановился.
А рядом еще достреливали вложенные патроны трясущиеся люди…
Прошла минута, и все отрезвели, все притихли и, как пар, растаял карательный отряд хорунжего Орешкина. Не было больше солдат. Была крестьянская молодежь с патронташами и ружьями, так просто, в одно мгновенье, стряхнувшая с себя кошмар всесильного, гордого и неумолимого закона…
Восходило багровое солнце, и кругом, словно витязь седой, стоял серебряный лес спокойный и бесстрастный.
Сонные сумерки над рекой. Занавес небосклона волокнистыми, мягкими массами перегнулся от края земли и до края и давит, задвигает узкую щель горизонта, и льется из щели горящее, рубиновое море, разливается и тухнет в бесконечности снегов. Улица на самом берегу отсекается обрывом, и домишки серой вереницей уселись на гордой высоте и стеклянным, бездумным взглядом окон смотрят на дальние цепи гор, задрапированных фиолетовой дымкой.
Под откос, вприпрыжку, по скользкому скату сбежал оттуда, сверху, Баландин на ровный, снежный лед реки.
Час был поздний, послеобеденный и дорога безлюдна.
И не дорогой этой к тому берегу, к вокзальной части города хотелось итти, а снегами уснувшей реки, по карминным мазкам заката, к лиловой грани гор-шатров.
«Эх, — вдыхал Баландин морозный воздух, — почему так хорошо? Это — мне. А как Архипову или, скажем, начальнику контрразведки? Один и тот же час, один закат и вечер, для каждого по-разному… Впрочем, это пустяки. Но вышло — превосходно».
И, вслух, с ребяческим злорадством:
— Во-первых, шпик уехал на небо и… совершенно даром. Бесплатно. Ибо за это мы ничем не заплатили. А потом… потом — какая морда сейчас у всех этих Малининых?.. А все-таки не избежать мне с ним беседы… Вот бы встретить здесь, да вечером…
Загоревшаяся фантазия нарисовала пустынную дорогу и важную, кормленую фигуру Малинина. Идет навстречу. Наверное бы понял сразу…
А я бы и не стал скрывать. И прямо в грудь, в лицо — прими, подлец, что заслужил! Кто услышит отсюда выстрел?
Оторвался от дум, вперед глянул.
То, чего весь день ждал не сознавая, о чем не мыслью думал, а душой улыбался, — перед ним.
Черная, стройная фигурка женщины идет с того берега.
Почему он счастливый такой?
Еще далеко.
Может, не она?
Нет, не ошибается. Уж слишком радостно трепещет грудь.
Она. Идет наверное с прогулки — с нею лыжи.
Узнала и тоже, как будто бы, заколебалась: итти ли дальше?