Ту же мысль о пользе предпочтения Азиатского театра войны пред Европейским в Турции высказывал я неоднократно и выразил в последний раз в докладной записке в Марте 1877 г. Д. А. Милютину, но точно также безуспешно.
Тогда еще мало думали о вредной для нас торговле и промышленности Германии, развившейся после 1867–1870 годов.
В ответ на присылку в Москву к Коронации посольств из Хивы и Бухары, предполагалось послать в ханства от нас грамоты с посланником.
Брат уважаемых, известных и доблестных адмиралов, очень образованный и умный человек, но не могущий сравниться с ними, но своему характеру, склонному к интригам.
В конце Октября я отправился, с Высочайшего разрешения, в Вену, Европейскую Турцию, Сирию и Египет, а затем в Лондон через Италию.
Но пути из Хивы в Бухару, когда нам угрожали Туркмены, боевые ракеты могли бы нам оказать большую услугу. Даже простые, сигнальные и Фейерверочные огни нам пригодились для устрашения Туркмен. Соображения мои вполне оправдались.
Действительно, хороший теоретик оказался плохим медиком-практиком, не внушавшим членам экспедиции никакого доверия.
Медик этот заболел в Хиве и я принужден был с ним расстаться и возвратить в Петербург.
Это желание, как я мог убедиться в 1879–1880 гг., осуществилось.
Лучше сказать, по небрежности Оренбургского начальства, обращавшего свое внимание, главнейше, на показную, материальную часть приготовлений к снаряжению посольства.
Имелось в виду таким образом обставить вступление наших судов в запретную реку Аму и объяснить благовидною целью неприятное для хивинцев появление нашего парохода.
Непосредственного его начальника, наведывавшего Киргизскою степью в качестве председателя пограничной комиссии.
В Бухаре требовали, чтобы христиане не иначе появлялись на улицах, как пешком или на осликах. С лошадей их заставляли слезать. Министерство Иностранных Дел находило приличным, чтобы я подчинялся этому унизительному правилу. Я этого не исполнял и напротив, потребовал даже для русского приказчика Панфилова право ездить по улицам верхом.
Не только я этим не воспользовался, но из ассигнованных сумм сделал экономию и сдал, при возвращении, в Форте № 1 и в г. Оренбурге более 30.000 р.
Кибитки малого размера.
Для степного похода самое важное — выйти как можно раньше, когда свежая трава доставляет обильный корм для лошадей. Желая не пустеть миссию ранее себя в степь, Г. А. Катенин заставил потерять напрасно много времен и невольно отягчил этом движение посольства на Хиву и Бухару.
Г. А. Катенин, человек способный и энергичный, но крайне самолюбивый в самонадеянный, даже в самых незначительных мелочах, и привыкший действовать по сатрапски, преследовал всякое неодобрение и разномыслие, требуя от всех пребывающих в крае личного себе поклонения и считая всякое противоречие за злостную враждебность и интригу. Известно было, что все письма контролировались и переписка, посылавшаяся из степи чрез Оренбург, с нарочным, распечатывалась.
В течение всех своих азиатских путешествия, даже можно сказать всю жизнь, я писал радетелям своим не менее двух раз в неделю, ставя № на письмах, большинство коих сохранились у матушки и мне возвращено ныне. В письмах этих отражаются с полною искренностью и правдою все события, в которых я участвовал и вся жизнь моя.
С величайшим трудом удалось уговорить Генерал-адъютанта Катенина пустить посольство, отдельно, впереди сопровождающего его в степь отряда, но я должен был согласиться на присоединение добавочного конвоя по Усть-Урту, до хивинских пределов, в виду предвзятого в Оренбурге убеждения об опасностях, угрожающих в этой местности (самом безопасном из всего предстоявшего нам пути) посольству, вследствие волнения, вызванного Исетом Кутебаровым между киргизами.
У Катенина сложилось убеждение, что всякий независимый от него человек, идущий в степь, для него может сделаться опасным в Петербурге, разоблачением существовавших непорядков, а потому он непременно хотел заручиться моею будущею подчиненностью, стараясь увлечь блестящими предложениями.
Кюлевейн, обладавший прекрасным тенором и певший на домашнем спектакле у Великой Княгини Елены Павловны, был рекомендован, на этом основании, Ковалевскому Двором Великой Княгини. Е. И. Ковалевский, желая подслужиться Великой княгине, назначил его мне секретарем и помощником, расхвалив мне его дипломатические способности, которых негде не испытал. Впоследствии Кюлевейн поступил в акцизное ведомство, ибо признал сам, что для дальнейшей дипломатической службы не годится.
Тарантаса два я купил в Казани, по совету Катенина, данному отцу моему письменно. Один оказался совершенно излишним, я его оставил в Оренбурге и о нем забыл. Другой пришлось впоследствии сжечь (кузов), оставив одно дроги. Вообще по незнанию местных условий такого трудного похода и петербургским воззрениям, снаряжение экспедиции было слишком тяжелое, непрактическое. Между прочим, обременяя повозками посольство и конвой его, Г. А. Катенин имел в виду практически испробовать возможность движения артиллерии к Хиве, но Усть-Урту, по направлению неудачной экспедиции Перовского. Эта возможность была блистательно нами доказана ценою трудностей, от которых было бы логичнее избавить дипломатическую миссию.